Игра во всё

А то, что мама с папой приезжали к бабушке с дедушкой только на субботу и воскресенье, было для меня вообще колоссальной трагедией, которая правила всей моей жизнью. В сознании не укладывалось, что они так редко приезжают не потому, что не хотят меня видеть, а потому, что оба работают. Отец – машинистом на тепловозе, мама – секретарем по идеологии Октябрьского городского комитета КПСС, высокая должность по тем временам.

Когда они уезжали, со мной случалась истерика. Часа три бабушка не могла меня успокоить. Я плакал; очень сильно переживал. Она мне говорила, что скоро мама с папой приедут опять, а мне казалось, что они уехали навсегда, я никогда их больше не увижу и обречен всю жизнь прожить без моих любимых родителей.

Конечно, это все давно ушло, но и… не ушло. Моя внутренняя природа сохранила переживания детства, и явственные отзвуки этих переживаний в моих несчастных персонажах – от Поприщина до Минетти. Печаль и грусть из-за несправедливости мира…

О конце жизни я тоже задумывался. Мне было лет пять-шесть, когда такие мысли стали тревожить меня. Я стал задумываться, что жизнь когда-нибудь кончится и ничего больше не будет. Совсем ничего. Темная и ужасная пустота. Бабушке я не говорил о том, какие мысли посещают меня. Я просто не спал и ночью смотрел в окно. От страха. От непонимания. Я не понимал, зачем жить, если есть неизбежный финал.

И еще эти местные похороны, обставленные так, что почти все жители участвуют в них. Скорбная процессия проходила под нашими окнами. За гробом шли безутешные родственники во всем черном, а за ними все остальные. Это теперь в городах мы не видим ничего подобного, а тогда все происходило на глазах у всех, и мы, мальчишки, бегали за гробами… Играли, так сказать, в то, чему названия, наверное, не существует.

Я потом не раз вспоминал, как это было. Как процессия по улице шла, а мы бежали за ней неизвестно для чего. Бегу, а у самого сердце от страха, от грусти сжимается. Мне кажется, что не надо мне этого делать, но все равно бегу. За компанию. Наверно, психика у моих друзей была крепче, чем у меня. Они не так близко к сердцу принимали происходящее. Я же воспринимал более эмоционально, и вот эта эмоциональность до сих пор дает о себе знать. Если я в жизни эмоционально перегружаюсь, мне потом тяжело. Поэтому некоторые вещи стараюсь держать на расстоянии. По возможности избегаю сильных стрессов, хотя избежать бывает очень трудно. Избегаю по возможности и таких вопросов, на которые нет ответа. Мне лучше мимо пройти какого-то события, а не быть в нем. Возможно, из-за моего духовного несовершенства… Не знаю… Это очень сложно.

Приходилось мне и смерть играть, не раз приходилось. В «Борисе Годунове», в других спектаклях. В кино меня тоже неоднократно «убивали». Говорят, что дурная примета: изображать уход человека из жизни. Но роль того требует, и для профессионала изображение любого состояния человеческой жизни, человеческой психики не является чем-то из ряда вон выходящим.

Иногда начинаю немного сомневаться: а нужно ли мне это? Скажем, «умирать» по вечерам на сцене. А потом думаю, что это ведь приметы, суеверие. В них нельзя верить. Чем сильнее человек в них поверит, тем больше вероятность, что они сбудутся. Загадка чисто психологическая. Поэтому важно не впускать такое в себя. Твоя психика победит, если отбрасывает всякие приметы и суеверия. А если наоборот, то она сдается, и тогда жди худшего. Вот черная кошка дорогу перебежала, ну и бог с ней: кошкам нельзя объяснить, что перед человеком она никакой дороги не должна перебегать. Или еще говорят: в квартире не свисти, денег не будет. Но никто не знает, каким образом связан комнатный свист с пополнением семейного бюджета или как он влияет на финансово-экономический кризис в стране.

Тем не менее огромное количество вещей, событий, явлений пропускаю через свое сердце. Когда я не так давно пришел в больницу, врач у меня спросил: «Вы что, штангой занимались?» «Нет, не занимался, – говорю я. – Я вообще никаким спортом никогда не занимался. Плавал часами в Волге и в Черном море, на велосипеде «Орленок» в детстве по Октябрьску гонял, играл в волейбол, в шахматы. Машину, «Победу» с брезентовым верхом (редчайшая модель), отец научил водить, когда мне было двенадцать лет. А в профессиональном смысле – не помню никакого спорта. Я и на уроках физкультуры был два или три раза. Поэтому, извините, не было никакой штанги». «А сердце у вас, – говорит врач, – как будто вы всю жизнь поднимали ее…»