Игрок

— Понимаешь, у него был такой замысел... Ну, вроде как сделать, чтобы волшебникам не нужно было больше прятаться. Чтобы отменить дурацкий Статут о секретности. Само по себе неплохо, правда? Вот и Гриндельвальд так говорил. Что мы должны просто убедить маглов, что мы такие же, как они, только можем больше. Для этого придумали СС...

— Что?

Сзади тихонько открылась дверь.

Розье вернулся. Он сел поодаль и уткнулся в учебник, освещая страницы люмосом, но потом не выдержал, бросил книгу и придвинулся к нам.

— Такие особые магловские войска, — объяснял тем временем Маркус. — Которые якобы могут то, чего не могут обычные люди, у которых якобы есть супероружие. Чтобы через несколько лет, если магл увидит на улице, как кто-то колдует, он подумал: "Ну да, это же СС, они еще и не на такое способны". Или, если узнают, что ты учишься в какой-то особенной школе, и можешь летать, и все такое, все думали: "Ну да, это же школа имени Адольфа Гитлера, там еще и не такому учат". Потому что мы —немцы, высшая раса, наследники великого тайного арийского знания, мы можем преодолеть человеческую природу, нам все доступно — так, во всяком случае, полагалось думать маглам...

— Хорошо закручено, — сказал я и махнул рукой, давая знак, что пора сделать перерыв. Потом наколдовал себе стакан воды. Том бесшумно вышел из комнаты. Флинт тихо расспрашивал Альфарда:

— Trottler — это как будет по-английски? "Магл"? — и повторил, будто перекатывая на языке слово: — Магл, магл...

***

Потом он опять принялся рассказывать, и я так увлекся, что даже не заметил, что народу в спальне стало гораздо больше. Должно быть, Том незаметно привел. Я заметил Нотта и Руквуда. На пороге, опершись о косяк, стоял Долохов и, приоткрыв дверь, небрежно выдыхал в коридор дым от сигареты. Руквуд старательно делал вид, что не замечает такого нарушения школьных правил.

А рядом с Томом, неловко пристроившись на краешке стула и явно чувствуя себя не в своей тарелке, сидел — ну надо же! — тот самый рыжеволосый гриффиндорец.

Вот так-так... Интересно, зачем Том его притащил?

Но я до того увлекся рассказом Маркуса — благо, не мне надо было переводить, — что не стал долго над этим думать. Даже Розье не обращал на противника никакого внимания.

— Знаете, как все его любили? В смысле, Гриндельвальда? — говорил Флинт. — Когда я учился в подготовительной школе, я вступил в Юнгзаубершафт… Ну, туда нельзя было не вступать, потому что у родителей были бы неприятности, но я не поэтому пошел, я сам хотел. И вот мы маршировали с палочками наизготовку... У нас были настоящие палочки, хотя нам было всего по десять лет — нам говорили, что настоящий немец может начинать колдовать чуть ли не с рождения, потому что мы не то, что остальные... А еще были барабаны, и знамена, и форма, красивая, как у взрослых. Нас выстраивали рядами, если был митинг, а когда появлялся Гриндельвальд, мы салютовали палочками, и это было так ни на что не похоже… Понимаете, когда собрались тысячи волшебников, детей и взрослых, и все, как один человек... И я тогда думал, как это здорово, что вот мы все, и волшебники, и маглы — одна страна, один народ. Такое было счастье... А когда он начинал говорить, сразу становилось так тихо, никто не дышал, мы боялись пропустить хоть слово. Слушали и мечтали пойти, умереть за него, умереть за Германию...

Маркус рассказывал, глядя в потолок, и у него было странное, мечтательное, нездешнее какое-то выражение лица.

— Это правда было счастье, понимаете?

Колин, как завороженный, кивнул. Том не сводил с Флинта блестящих, внимательных темных глаз.

Альфард дал мне знак, чтобы я его сменил, а сам полез в шкаф, где у него хранились остатки последней передачи, вытащил бутыль с вишневым морсом и пустил ее по кругу.

— Такое было замечательное время, — говорил Маркус. — Мы же не только маршировали! Мы еще ездили летом в волшебный лагерь, учились колдовать, играли в квиддич и пели песни вокруг костра. И ты никогда не был один, всегда рядом были товарищи, мы должны были во всем помогать друг другу, быть преданными, верными... Ну, еще выполняли разные поручения — помогали пожилым волшебникам, всякое такое. Это называлось "служба". Мы так гордились тем, что служим, как взрослые. Уже потом, когда я учился в Фогельбурге, можно было всегда сказать: "Профессор Шмидт, у меня дела по службе", — и тебя отпускали с уроков без всяких вопросов...

— А почему вы уехали? — спросил я почти шепотом, потом отхлебнул морса и передал его гриффиндорцу. Тот чуть отпил и протянул бутыль Розье. Колин сначала дернулся, но потом взял и даже улыбнулся.