Игрок

Поезд, жесткая лавка, люди, сидящие в проходах. Баулы, чемоданы, у кого-то бидон с молоком. Женщины в перешитых довоенных платьях, мужчины в форме, болтовня, смех… Рабочие в комбинезонах дремлют по дороге на фабрику. Кондуктор выкрикивает названия станций: "Следующая — Шеффилд, конечная". Старуха в вязаной кофте присматривается к Тому: "Тебе плохо, внучек? Да ты, наверное, давно ничего не ел". Кто-то кивает: в военное время голодный обморок — обычное дело. "Возьми лепешку, мальчик"... Рука в темных старческих пятнах протягивает лепешку, но внезапно вместо вязаной кофты появляются старомодные пожелтевшие кружева. Опрокинутая чашка, пятно пролитого чая на скатерти; у старухи дрожат губы, она пытается что-то сказать, судорожно цепляясь за ворот блузки. Мужчина средних лет, до ужаса похожий на Тома, если не считать морщин и обвисшего подбородка, смотрит прямо на нас. Как медленно стекленеют глаза после авады, вовсе не мгновенно, что бы там ни писали в книгах… Вспышка зеленого света отражается в начищенной до блеска выпуклой поверхности серебряной ложечки. Ночной мотылек бьется о стекло лампы. Калитка скрипит почти неслышно, гравий шуршит под ногами...

— Ну? — нетерпеливо повторил Том.

— Плохо, — я закрыл глаза, чтобы остановить головокружение. — Хвосты торчат. Давай еще раз.

Вторая попытка оказалась и вовсе катастрофической. Под "наваленными" сверху воспоминаниями довольно быстро удалось распознать и убийство Риддлов, и темную, грязную хибару, где жил Морфин Гонт.

— Надо что-то делать. Закрывать, как следует, иначе...

— Ты вправду думаешь, что это так легко?! — рассердился Том. — Может, это воспоминание будет преследовать меня всю жизнь! Во всяком случае, так пишут в книгах. И вообще, Рэй, перестань беспокоиться. Вечно поднимаешь шум из ничего. Все устроится само собой, поверь мне. А не устроится — так что ж… Я все возьму на себя. Тебя не обвинят в соучастии, не бойся.

— Вот дурак!

Я уткнулся лицом в подушку и закрыл глаза. Иной раз хотелось придушить Тома за его непробиваемую уверенность в собственной удаче.

— Эй, не злись, — он подергал меня за плечо. — Пойми, что-то делать бессмысленно. Я все равно не сумею спрятать это воспоминание лучше, чем сейчас.

— А если ты сам себе сотрешь память?

— Чтобы легилимент увидел черный провал? С тем же успехом можно сразу подписать признание...

— Да нет же! — я резко сел. — Том, посмотри на это со стороны! Есть ты, пятнадцатилетний школьник. И есть этот самый Морфин Гонт, подозрительный тип, который наверняка балуется темной магией. Руку даю на отсечение, что он уже имел дело с авроратом! Ну, и что подумает, глядя на это, любой нормальный человек? Да тут все ясно, как день. Ты побывал у Гонта, тот при виде тебя вспомнил старые обиды, кровь бросилась в голову… Поэтому он, недолго думая, стер тебе память и выгнал, а сам отправился мстить Риддлам. Вот видишь? Все просто!

— А ничего, что у самого Гонта под наведенными воспоминаниями пустота?

— Ну, и что? Даже если легилимент до этого докопается — при чем здесь ты? Твоему дядюшке надо меньше пить, тогда и дыр в памяти не будет.

Том, прикусив губу, задумчиво смотрел на меня, потом вдруг улыбнулся.

— Рэй, а это же совсем неглупо... Даже очень неглупо... Да! Так мы и сделаем.

— Только не сейчас. Надо сначала все хорошо обдумать. Сколько времени у тебя заняла дорога оттуда до Дербишира?

— Чтоб я помнил... От Морфина я ушел, должно быть, около одиннадцати. На попутной машине к полуночи добрался до Чичестера. Там сидел на автостанции, хотел поспать на лавочке, но не смог уснуть... В пять утра шел автобус до Лондона, а потом я семичасовым поездом с Сент-Панкраса отправился сюда.

— Хм... А если бы ты уехал, не заходя к Риддлам?

— Да почти ничего бы не изменилось. Ну, был бы здесь на два часа раньше. Поезда все равно ночью не ходят.

Я лихорадочно думал, кусая ногти.