Игроки и жертвы

Напротив неё, за барной стойкой, сидел Кирилл — но это был не тот Кирилл, которого я привыкла видеть, властного и холодного. Этот Кирилл казался измотанным, опустошённым. Он сидел, согнувшись, будто весь вес мира разом обрушился на его плечи, а его лицо было скрыто в ладонях, локти впивались в стойку, как якорь в дно. Темные волосы были небрежно растрепаны, от его привычной аккуратности не осталось и следа. Пиджак, который он обычно носил как броню, был сброшен и брошен на пол, словно больше не мог скрывать его уязвимости. Галстук висел, ослабленный, почти соскальзывая с шеи, как последний элемент, связывающий его с привычным образом.

На звук моих шагов они одновременно посмотрели на меня. Лицо Кирилла было не просто белым — оно было почти прозрачным, а серые глаза казались мертвыми, лишенными жизни. И в них было столько всего, что мне почти физически больно было смотреть на него.

Он смотрел на меня, и в этом взгляде было что-то, что я никак не могла понять: смесь растерянности, отчаяния и той безмолвной просьбы, которую сложно выразить словами. На его лице, в этом опустошённом, чужом образе, я вдруг увидела не хищника, не победителя, а человека, который был так же уязвим, как и я. И это осознание пробило меня до самого сердца, заставив всё внутри сжаться.

Илона, напротив, стояла всё так же неподвижно, её лицо было твёрдым, почти суровым, но в глазах, в глубине её взгляда, таилось понимание. Она смотрела на нас обоих так, будто уже видела все возможные исходы, но была готова бороться, несмотря ни на что.

— Агата, — Кирилл подскочил с места и рванулся ко мне. Я замерла от ужаса.

— А ну стоять! — рыкнула Илона, мгновенно собираясь, и воздух пронзил странный то ли треск, то ли писк.

Кирилл остановился, удивлённо и растерянно глядя на Илону, будто не сразу осознал, что происходит. Взгляд его метнулся к её руке, где поблёскивал маленький, но угрожающий шокер, напряжение струилось от Илоны как электрический заряд. Я тоже застыла, понимая, что она всерьёз готова не допустить его ни на шаг ближе ко мне.

— Ещё шаг, Кир, — её голос был холоден и твёрд, с непреклонной решимостью. — И я вырублю тебя на месте.

Кирилл, всё ещё дыша тяжело и глубоко, замер, его руки сжались в кулаки, но он, казалось, взял себя в руки. Илона, не отводя от него внимательного взгляда, медленно опустила шокер, но не убрала его полностью, держала наготове, будто была уверена, что угроза ещё не миновала.

— Агата… — произнёс он срывающимся голосом, словно хотел что-то сказать, оправдаться или, может быть, объяснить. Но в его глазах была лишь та невыразимая тоска, с которой он смотрел на меня, и всё, что я ощущала, — это комок в горле, сдавивший дыхание.

— Руки свои при себе держи, мудак. И на место сядь! — отрезала Илона.

Кирилл посмотрел на Илону с молчаливым протестом, но осекся, будто осознав, что любые попытки что-то возразить или объяснить сейчас только усугубят ситуацию. Он медленно опустился на место, тяжело вздохнув, словно складывая своё смирение из осколков гордости. Илона, не отрывая от него пристального взгляда, подошла ко мне и протянула шокер.

— Если дернется — можешь не стесняться, — её голос прозвучал твёрдо, но я заметила, как в её взгляде мелькнуло нечто похожее на заботу, которую она пыталась скрыть за привычной жесткостью. Я приняла шокер, хотя мои руки дрожали, и ощущение его прохладного металла в ладони придало странное чувство контроля над происходящим.

Молча кивнула ей и отошла к креслу около окна, забираясь в него с ногами.

— Что у нас? — спросила устало, кивнув на их планшеты, оба открытые на новостной ленте. — По десятибалльной шкале паршивости?

— На сотню, — ответила Илона стальным тоном. — Но мы могли это предсказать. Всё, что показали на экране сегодня, уже разошлось. Газеты, сайты — они не оставили ничего, ни малейшей возможности удержать это под контролем. Отделаться пустыми словами не выйдет. Чудесная нарезка вышла!

— Предсказуемо, — эхом повторила я, чувствуя, как всё внутри холодеет. Этот мрак оказался куда глубже, чем я думала.

Кирилл резко поднял голову, его голос прозвучал хрипло, как будто он слишком долго молчал и слова, наконец, сорвались с языка.

— Агата… я… — он осёкся, словно сам испугавшись того, что хотел сказать. В глазах застыла какая-то обречённость, но вместе с тем и непоколебимость. — Я облажался….

— Ой, да ладно, Кир, ты серьезно? — за меня ответила Илона. — На исповедь еще сходи, придурок! Облажался Скуратов со шлюхами, а ты, блядь, охуел! Рот свой закрыл и меня слушаешь. Что скажу, то и делаешь. Понял?

Кирилл, глядя в пол, кажется, смирился с каждой фразой, которую Илона бросала ему, словно раскалённые угли. На секунду я увидела в нём не хищника, с которым привыкла сталкиваться, а человека, раздавленного своими собственными ошибками, человека, понимающего, что всё, что он знал, теперь бессильно. Это ошеломляло, но не вызывало ни капли жалости — слишком велика была рана, оставленная его поступками.