Игрушки дома Баллантайн

«Летаю. Патрулируем южную границу империи. Море и небо, небо и море».

– Расскажи, как мир выглядит с высоты.

«Этого не рассказать. Смотреть надо».

– Ты видел дельфинов?

«Нет. Алан видел. Я не люблю отвлекаться во время полетов».

– Сейчас не полет. Посмотри на меня.

Взгляд карих глаз равнодушно скользит по лицу Евы. Девушка пытается улыбнуться, но выходит лишь жалкое подобие улыбки.

– Помнишь, о чем мы говорили с тобой в последний раз?

«Помню. А ты помнишь, что я тебе сказал?»

– Что я маленькая глупая девочка, которой не мешало бы подрасти, прежде чем вешаться на взрослых мужиков, – глухо отвечает она. – Мне двадцать один, Роберт. Я стала взрослой, но ничего не изменилось.

«Вижу. Такая же дурочка», – усмехается Коппер.

Эвелин молча проглатывает обиду.

– Я тебе нужна, – уверенно говорит она.

Коппер беззвучно смеется, обнимает ее одной рукой, второй ерошит Еве волосы. Отпускает, встает с качелей.

«Конечно, нужна. Вы все – моя семья. Хватит, Ева. Не хочу больше возвращаться к этой теме. Я все тебе сказал еще три года назад».

Она нервно облизывает губы, смотрит то на Коппера, то куда-то вверх. Решается.

– Ты знаешь, почему мы с Аланом и мелкашками – единственные дети перерожденных? – спрашивает Эвелин и продолжает, заметив огонек интереса в глазах майора. – Брендон был и остается первым. Оригиналом, по образу и подобию которого потомки Кэролайн Баллантайн создавали вас. В него вложена душа творца, любовь на грани с одержимостью…

Ева говорит, распаляясь все больше. Коппер слушает, щуря насмешливые карие глаза.

– Наш род особенный, Роберт. И мы с тобой можем иметь детей. Я хочу, чтобы у нас были дети.

«Зачем?», – обрывает ее монолог жест-вопрос.

– Я тебя люблю! – выпаливает она и испуганно закрывает рот ладонью.

Коппер иронично улыбается, кивает то ли с сожалением, то ли просто показать, что слышит. Ева проносится мимо него в слезах, взлетает по ступенькам крыльца, придерживая длинную юбку, и исчезает в доме.

Спустя десять минут Алан осторожно заглядывает в ее комнату.

– Эвелин?

Комната пуста, но, прислушавшись, Алан слышит сдавленные рыдания. Подходит к распахнутому окну, выглядывает.

– Эй?.. Я к тебе залезу, только не сбрасывай меня, ладно?

Алан проходит по широкому подоконнику, носком ботинка нащупывает знакомый с детства выступ в стене, подтягивается, опираясь на раму, и карабкается на крышу. Ева сидит, спрятав колени под юбку, плачет и курит, сжимая сигарету в дрожащих пальцах. Дым тонко пахнет вишней. Алан садится рядом, как в детстве. Вытягивает ноги, щурится, глядя на закатное солнце.

– Хороший табачок, сестренка. Где берешь?

Эвелин молча дает ему портсигар и спички. Алан закуривает, долго молчит, смакуя сигарету. Ева размазывает тушь по лицу, всхлипывает, часто затягивается, кашляет.

– Дурында, ты либо дыми, либо вой. Только хорошее курево переводишь, – укоризненно говорит Алан.

– Мне еще достанут, – угрюмо бурчит она.

– Что ревешь-то? Давай я ему морду начищу?

Ева отмахивается от брата, выбрасывает окурок, тут же лезет за новой сигаретой. Алан отбирает у нее портсигар, сокрушенно качает головой:

– Кашляющая, зареванная, прокуренная. Мать несказанно обрадуется, когда тебя увидит. Хорош уже, слышишь? Порыдала – и хватит. Давай вынашивать планы мести. Кому ночью веревку над порогом натягивать, ну?

Девушка смеется сквозь слезы, толкает брата в плечо.

– Я знаю отличную армейскую штуку, – заговорщически подмигивает Алан. – Берется бумага и таз, бумага кладется на грудь спящему. Поджигаем, быстро накрываем перевернутым тазом – и…

Ева истерично хохочет, обнимает его. Алан наматывает черный локон на палец, слегка подергивает.

– Вот, тебе уже лучше. Поговорим без эмоций?

– Толку-то, – отмахивается Эвелин.

– Когда что-то с кем-то обсуждаешь, легче найти решение.

Алан лезет во внутренний карман куртки, вытаскивает носовой платок, протягивает сестре. Она благодарно целует его в висок, краешком платка стирает со щек тушь.

– Дай-ка мне, размазываешь только. Вот, теперь ты человек, а не чумазый погорелец. Так по кому траур, сестричка?

– Неважно.

– Угу, хорошо. Только если второе имя «мистера Неважно», – Роберт Коппер, ты действительно зря рыдала. Он любит только небо и свою «Мнемозину». И шлюхами пользуется лишь для того, чтобы не забыть, как это делается.

– Я не шлюха, – цедит сквозь зубы Эвелин.

Алан ложится на спину, затягивается, глядя в небо.

– Шлюхам хотя бы есть что с него взять. Родной сестре я такого мужа в жизни не пожелаю. Женщину надо содержать. А у моего майора за душой ничего нет, кроме заваленной мусором квартиры на окраине Нью-Кройдона, в которой он месяцами не появляется, и скверной привычки всех своих баб называть Пенни.

– Я его люблю, Алан. Сколько себя помню, люблю.

– Это ты себя уговариваешь. На самом деле просто цепляешься за детское чувство влюбленности. Я прошел через подобное. Понял, что жить надо проще.