Игрушки дома Баллантайн

Втроем они идут по улицам Гринстоуна. Коппер впереди, не сбавляя шаг и не оборачиваясь. Эвелин и Алан следуют за ним. Молодой человек рассказывает сестре о своей девушке, Ева смеется слегка натянуто и старается идти с ним в ногу. Над увитыми диким виноградом двухэтажными домами летают чайки, у моста через единственную в городе речушку торгуют свежей сдобой с корицей и южными яблоками. Детвора в тени играет в пристенок, три девчонки лет пятнадцати увлеченно рассматривают афишу маленького летнего кинотеатра. У фонтанчика на вокзальной площади строгая старушка продает ванильное мороженое. Алан отлучается и быстро возвращается с двумя стаканчиками ароматного холодного лакомства.

– Я отсюда не уеду, пока мы с тобой не сядем, как в детстве, на край чаши фонтана и это не съедим, – говорит он и, улучив момент, пачкает нос Эвелин мороженым.

– До отправления поезда десять минут, – тревожится Ева.

– Майор взял билеты, не волнуйся. Ешь.

Пять минут на мороженое, две – добежать до своего вагона. Обнять сестру, поцеловать в щеку. Запрыгнуть на подножку и крикнуть, перекрывая шипение пара:

– Маму береги, страшилище! Увидимся через неделю!

Он кричит что-то еще, но поезд шумит, трогаясь, и Ева не может разобрать слов. Она просто стоит на перроне, улыбается и кивает. Алан машет ей рукой и исчезает в вагоне. Эвелин долго стоит и смотрит поезду вслед. Ее охватывает острое чувство безвозвратной потери. Как в детстве, щекочет в носу.

Ева бредет обратно через весь город, натыкаясь на людей, словно слепая. Ее окликает кто-то из старых знакомых, но она не замечает. Пустота внутри растет, и девушке кажется, что ее мир медленно осыпается в бездну. Она заходит на телеграф, звонит Этьену. И снова телефонистка сообщает ей, что к аппарату никто не подходит. Девушка сухо благодарит, опускает трубку на рычажок.

У калитки родительского дома Ева останавливается, закрывает глаза. Темнота за веками пульсирует, медленно вращается, словно багровый водоворот.

– Эвелин! – верещат над ухом близнецы. – Не спи! Купаться! Мы уже в купальных костюмах, смотри!

Она вздрагивает, заставляет себя улыбнуться.

– Чудесные кружавчики, Сибил. Уильям, у тебя плавки, как у взрослого, прекрасно смотришься. Подождите меня минутку, я переоденусь, ладно?

В доме она собирает в пляжную сумку полотенце, крем и старую штору, заглядывает на кухню, берет из вазы на столе пять яблок. На обратном пути ее окликает Элизабет:

– Ева, возьми себе и малышам что-нибудь перекусить на пляж. Я тут в стирке вся, руки в мыле…

– Я взяла, мам.

– Ну-ка, постой. Посмотри на меня. – Элизабет вытирает руки о фартук, касается щеки дочери. – Что с тобой, родная? Что случилось?

– Все хорошо, мам. Взрослею, – без улыбки отвечает Эвелин. – Я пойду, ладно? И… мам, поговори с папой насчет мелкашек. Он знает, о чем.

Песок течет из кулака тонкой струйкой. Ветер подхватывает песчинки, уносит куда-то. Ева набирает следующую пригоршню, медленно сыплет на ладонь. Море мурлычет громадным котом, манит ласково. Девушка равнодушно смотрит на серую линию горизонта между небом и водой.

– Ева-а-а! – кричат близнецы. – Ну Ева же! Посмотри!

Она нехотя оборачивается, глядит на песчаный замок, возведенный младшими. Сибил и Уильям машут ей руками, зовут к себе.

«Надо встать, – говорит себе Эвелин. – Надо подойти и посмотреть. Улыбнуться им. Сказать, что это самый красивый песчаный замок из всех, что я когда-либо видела».

Она встает, подходит поближе. Близнецы смотрят на нее настороженно.

– Отличный замок. Да…

Эвелин смолкает, горло стискивает болезненным спазмом.

– У-у-у… Нехорошо. – В голосе Уильяма отчетливо слышны интонации Алана. – Что делать будем?

– Играть? – с улыбкой предлагает Сибил.

Они с братом дуют друг другу на ладони, поднимая маленький вихрь из песчинок.

– Смотри, Ева!

Утихает ветер, впитываются в песок, исчезают волны. Скачут по водной глади два камешка-окатыша. Шлеп-шлеп-шлеп…

– Считаешь?

Двадцать девять, тридцать, тридцать один… пятьдесят… Поверхность океана застывает зеркалом, и со стеклянным звоном скачут по нему вдаль два камешка – черный с белой полосой и белый с черным пятном.

– Слушаешь?

Мелодичный звон искажается, трансформируясь в равномерные щелчки часового механизма. Камешки сливаются в точку на горизонте, часы бьют тринадцать, четырнадцать, двадцать девять, тридцать… пятьдесят…

Близнецы садятся на песок лицом друг к другу. Поднимают руки. С каждым ударом часов их ладони соприкасаются. Удар – хлопок, удар – хлопок. Ритм хлопков меняется, подчиняя себе бой часов, перекраивая под себя время. Мир сворачивается кольцами вокруг пары худеньких белокурых подростков, мир замирает, завороженный их игрой. Вселенная слушает, как два звонких детских голоса, сливаясь в один, нараспев произносят речитативом: