Брич продолжает эту мысль, утверждая, что речения и притчи не указывают на историю как на поле деятельности, что притчи «не учат и не иллюстрируют идеи» и что ни речения, ни притчи «не отражают какой-либо связи ни с традиционными еврейскими канонами поведения (законом), ни с греко-римскими идеями человека или моральной личности» 14. Неприязнь к обычным для первого столетия еврейским надеждам и образу мыслей, которая в более замаскированном виде присуща многим ученым -новозаветникам, едва ли можно выразить более ясно.
Сомневаюсь, что агрессивное отрицание исторического подхода, на котором настаивает Брич, многих убедит. Тем не менее я приведу ряд доводов против «го позиции. Это даст материал для дополнительной критики позиций Скотта и позднего Перрина и в конечном счете вернет нас к более общей проблеме — использованию материала речений.
Во-первых, следует заметить, что перечень элементов, отсутствующих — согласно анализу Брича — в материале речений, целиком зависит от тех отрывков, которым присвоен статус «основных». Во множестве речений, из которых по крайней мере некоторые я считаю аутентичными, история занимает центральное место. Мы уже обсуждали речение о суде над двенадцатью коленами (Мф. 19:28), и у нас будет повод рассмотреть речение о питье вина в царстве (Мк. 14:25 пар.). У разных исследователей будут разные перечни» но я сомневаюсь, чтобы многие из них полностью исключили такие общие идеи, как идея о том, что Бог действует в истории. Во-вторых, Брич — здесь он использует обычный подход, который я считаю неудачным, — берет информацию только из речений и притч. В-третьих, тот факт, что притчи не содержат ссылок на историю, не должен удивлять. Притчи не являются ни историческими аналогиями, ни (здесь я отвечаю Скотту) дискурсивными текстами. Невозможность найти в них то, чего в них нет, ничего не доказывает — ни того» что у Иисуса не было концепции царства, ни того, что у него не было общих с его современниками идей. Если бы мы прочитали все притчи таннаев и применили к этому материалу рассуждения Скотта и Брича, мы пришли бы к выводу, что законоучители таннаитского периода 29* не интересовались ни современной им, ни будущей историей — даже Heilsgeschichte 30*; что они не занимались проблемой чистоты; ни капли не заботились о точном определении и применении закона: но что они имели опыт божественного милосердия, который не могли напрямую выразить. Любой жанр устной речи или литературы накладывает определенные ограничения, и поэтому при получении информации о народе или группах людей не стоит ограничиваться каким-то одним жанром (если этого можно избежать). В молитве не стоит искать юридических деталей, а в кодексах законов — личного благочестия. Поколения ученых-новозаветников заблуждались относительно раввинистической религии во многом потому, что они сочли Мишну — документ, трактующий по большей части правовые вопросы, — изложением религии рабби. Вопиющая методологическая ошибка приравнивания части литературы к мировоззрению присуща и более позднему описанию мира мыслей мишнаитскик рабби, которое дал Якоб Нойснер 20. Работа Нойснера, как и Скотта, отчасти испытала на себе влияние структурализма. Те, кто пользуют ся этим методом, должны помнить» что он сознательно отказывается от исторического подхода, и что исторические результаты нельзя непосредственно получить путем структурного анализа какой-то части литературы, особенно литературы одного жанра. Будем надеяться, что недавнее пробуждение интереса к литературной критике, сосредоточенной в основном на притчах, не приведет исследователей Нового Завета к ошибочному мнению, что одни только притчи и некоторые родственные им речения открывают нам «мир» Иисуса.