Способность не утратить нравственные ориентиры перед лицом кошмара питала дух людей, у которых хватало на это стойкости. Бертой и другими подобными ей девушками двигал некий духовный императив, уверенность в том, что хорошая работа в лагере дарует им свыше возможность помогать, – когда представлялся случай, – другим узницам. Порой помощь могла выражаться в лишнем куске хлеба для девушки, которая обменяет его на заживляющую раны мазь, или для изголодавшихся мужчин за рулями крематорских грузовиков. Порой – в том, чтобы утешить или поддержать. А порой – чтобы пожертвовать частью себя.
Когда вокруг столько отчаявшихся женщин, всем помочь невозможно. Есть узкий круг людей, на которых ты сосредоточена, но иногда в твою орбиту может попасть и кто-то со стороны. Тогда твоя рука становится рукою Господа. Многие ли функционерки делали хоть что-то ради помощи случайным людям? Можно понадеяться, что в той или иной степени – все, но когда в помощи нуждаются тысячи, скромные поступки единиц теряются в такой массе.
Оставшись без сестры, Эдита барахталась в болоте отчаяния. Вопросы по поводу смерти Леи преследовали ее, затаскивали в трясину бессмысленности. Почему она до сих пор жива, а сестры больше нет? «Сестра смогла спасти меня, а я ее – не смогла. И потеряла ее. Я не могу это описать. Слишком много воспоминаний. Я была младше. Слабее. И тем не менее – здесь я, а не она». Это казалось нелепым, но в Аушвице нелепым было все.
Трудно вставать по утрам, трудно покорно стоять на поверке, трудно есть, трудно жить. Но умереть – проще простого. Смерть всегда находилась под боком – электрические провода, охранники, собаки, плетки, вши, газовые камеры. Если бы Эдита захотела, она могла просто выйти из шеренги, и ее бы пристрелили. Но жажды смерти у нее не было. «Понимаете, я любила сестру, безумно любила, я ходила к ней, сидела с ней, сколько могла. Но жалела ли я, что осталась жить? Нет. Я была рада, что выжила. Это так. Порой я слышу: „Что за дух был в тех, кто выжил?“ Я не знаю, где был Бог во время холокоста. Я вообще не верю, что Бог существует в виде личности. Но я верю в уцелевших».
Некий внутренний механизм срабатывал в ней и держал на плаву, но одной силы воли было мало. Ей требовался друг. Эльза Розенталь стала Эдитиной «сестрой по лагерштрассе» – так узники называли людей, ставших родными друг другу, как члены семьи, – ведь из тех, кто в Аушвице оставался сам по себе, не выживал никто.
Марги Беккер рассказывает историю одной своей кузины, чья сестра не прошла селекцию, а сама она выжила. Сестрам Беновицовым в свое время позволили умереть вместе, но позднее «садизм достиг такого уровня», что эсэсовцы зачастую специально разлучали членов семьи, одних отправляя на газ, а других оставляя в живых. Обе кузины Марги были здоровы, но по прихоти эсэсовцев младшую сестру отобрали на смерть «без всяких видимых причин, просто из жестокости». Младшая еще ждала по ту сторону ограды, когда ее загрузят в кузов и повезут к газовым камерам, а старшая уже бросилась к Марги.
– Давай будем сестрами! – взмолилась она.
Потерять сестру – это как остаться без руки, ноги или жизненно важного органа. Между узницей и ее сестрой – или сестрами – существовала не просто физическая взаимопомощь, но также глубокие духовные узы, связь душ. Сестры растут от одного корня, они – как цветки на одном стебле. В таком омуте зла, как Аушвиц, не имея духовного якоря, уцелеть невозможно.
Марги это понимала. Когда дальняя кузина попросила ее стать ей «сестрой по лагерштрассе», она сразу согласилась. То же самое сделала для Эдиты и Эльза. Какой смысл жить без Леи? А Эльза хотела, чтобы Эдита жила. Она побуждала Эдиту продолжать работу в «белых косынках». Спала под боком, ограждая от холодных сквозняков отчаяния. Вытирала слезы, которые текли по ее щекам. Заставляла есть. Стоять прямо на поверках. Напоминала Эдите, что если она сдастся, то они умрут вместе.
– Я без тебя не выживу, – говорила ей Эльза. Сострадание и постоянные слова поддержки приносили плоды. Где-то в глубине себя, в самой душе, Эдита нашла мужество жить. Но вскоре нашлась и другая причина.