Затем, новое начало видно и в подчинении Юстиниана народному религиозному почину: большинство храмов Божией Матери сооружено, очевидно, в местностях, прославленных ее почитанием, и ради вящего прославления малых храмов, построенных ранее. О построении Нового храма Божией Матери в Иерусалиме мы узнаем, что оно совершилось в уважение просьбы самого св. Саввы Освященного, посланного патриархом Петром, между прочим, с поручением ходатайствовать о постройке больницы и окончании храма Божией Матери, начатого ранее.
Павел Силенциарий в своем стихотворном «Описании великой церкви», т. е. св. Софии Константинопольской, упоминает находившиеся в храме изображения Божией Матери в таких стихах:
293
и далее, при описании завес алтарных:
386
Из предыдущего разбора памятников мы вывели заключение, что период греко-восточного искусства в V–VIII столетиях охватывает и памятники собственно «византийские», возникшие в центре Империи, но что эти памятники, нося на себе все черты, свойственные греко-восточному искусству, отличаются особой художественной манерой. Итак, хотя в этом периоде еще нельзя говорить о «византийском искусстве», однако должно утвердить существование особого византийского стиля. Конечно, термин «византийский», имея своим исходным пунктом политический центр Империи, является для этого времени настолько же условным, насколько условны термины «эллинистический» или «романский», и только для периода IX–XII веков, когда создается и вырабатывается и все византийское искусство, он становится в своем роде национальным. Тем не менее, хотя мы чаще не можем сказать, в каком именно центре Империи были исполнены иные слоновые кости и откуда шли шаблоны мозаик св. Софии Константинопольской, существование особой художественной византийской манеры в этот древний период Империи является ясным фактом.
Правда, это древнее византийское искусство представляет собой в основании тот же греко-римский антик, вновь призванный к жизни оживлением сил Империи в V и особенно в VI веке. Далее, первоначальный анализ этого стиля открывает в нем те же черты греко-восточного искусства и его иконографии: условную иконную композицию, сухие и безжизненные фигуры и драпировки, яркий колорит, пестрые облачения и декоративные эффекты, и новые типы, вышедшие из Александрии – грузные и массивные, с тяжелыми оконечностями: несомненно, эти типы были внесены сиро-египетским Востоком, монашеством и его иконописцами. Однако, за всем тем, когда мы рассматриваем Ватиканскую рукопись Космы Индикоплова, или свиток Иисуса Навина той же библиотеки, или Венскую рукопись Диоскорида, то ясно убеждаемся в том, что в них основной эллинистический стиль, кем бы ни был он передан Византии – Александрией (Космы Индикоплова) или Малой Азией, – в этих рукописях уже переработан в новый стиль; а так как именно последний тожествен с поздневизантийским стилем, как он представлен, например, рукописями Парижскими – Псалтырью № 139 или Григория Богослова № 510, – то мы должны этот новый стиль наименовать византийским. Мы видим в нем: те же типы, тот же оригинальный овал лица, с малым лбом, глубоко сидящими глазами, широкими и полными щеками юношеских фигур, и то же мощное телосложение, с крупными руками и ногами, с массивным костяком, с южным загаром, нередко бронзово-красноватым телом и оливковыми тенями его. Во всех миниатюрах проходит какая-то особенная напряженность темпа в композиции и движений в фигурах: поздний греческий образец, с его утрировкой поз и драматизмом движений, и всюду разлитой страстностью в жестах и взглядах, здесь не только повторен, но становится формулой, художественной манерой. Здесь же проводится вся гамма византийского колорита, во всей его утонченности: полутоны желтого, зеленого, голубого, и рядом глубокие тоны темно-лилового, темно-синего, красно-кирпичного; то сочетание бледного жемчуга, с его переливами, и матового золота, с его бледными рефлексами, с сочными и густыми фонами темного пурпура, которое составляет чудную красоту мозаик Равеннских и Палермских.