Из слов Сократа выходит, что не само учение Анастасия, но, скорее, его требование, направленное против установившегося уже обычного наименования, смутило и клириков и мирских людей; равным образом, и сам Несторий, стараясь подкрепить Анастасия, всюду постоянно отрицал это наименование Божией Матери:
Возникла смута, и начался раздор, при чем многие стали несправедливо подозревать Нестория в ереси Павла Самосатского, его соотечественника, думая, что Несторий считает Христа простым человеком. Историк Сократ поэтому выступает открыто в защиту Нестория; он находит, что Несторий ошибался не потому, что был еретического образа мыслей или руководился ненавистью и враждой к кому-либо, но «по неразумию». Он ополчился исключительно против выражения; «слово стало для него страшилом» (
По свидетельству Сократа, Несторий, хотя был красноречивым проповедником и многим казался поэтому разумным, на самом деле был «невежда» и прежних «старых» толковников вовсе не знал. Сократ указывает на это обстоятельство с особым ударением, или сам полагая в нем большую важность, или потому, что его современники на этом особенно обстоятельстве основывались, а именно, что «древние» не сомневались именовать Марию Богородицей (
Академик Дюшен[66]
, быть может, слишком кратко объясняет все «недоумение» происшедшим из за «слова»: выражение «Богоматерь» православно, если разумеют в нем Бога Слова; понятое же в смысле Бога по существу, оно более чем еретично, – оно нелепо. Мария, по православному преданию, мать Того, Который есть Бог; она Его мать не потому, что Он ей обязан своим божеством, но потому, что Он получил от нее свое человечество. Понятие «Богородица» нуждалось в объяснениях. Если бы термин был ясен, не было бы места и столкновениям.Но вообще рассмотрение того – какими логическими построениями руководился Нeсторий, выступая в 428 году открытым противником установившегося на греческом Востоке и принципиально[67]
принятого в Римской церкви почитания Девы Марии как «Богородицы» (Теотокос – Mater Dei), не может входить в нашу задачу. Тем более мы можем оставить в стороне все добытые данные по историческому ходу прений о догматическом утверждении этого почитания, так как история этого вопроса, подобно другим, осложнялась еще борьбой и соперничеством патриархата Константинопольского с Александрийским и Антиохийским, а этих последних друг с другом, равно как и пристрастным участием западного примата в споре, его привлечением к делу со стороны Кирилла Александрийского и пр. Возможно также, что политическая интрига превзошла здесь уже после того, как выяснились спорные догматические построения. А потому, при современной постановке археологических сведений, мы не могли бы правильно и критически воспользоваться данными истории, чтобы осветить смысл иконографии александрийской и собственно византийской.