Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

В сарай к новоявленным оружейникам наведался Кожуховский. Там сержант Шергин уже потчевал их ужином: приволок из кухни большую кастрюлю с пшенной кашей, поставил ее на середину пола и скомандовал:

– Налетай!

Сам вытащил ложку из-за голенища – показал пример, – а девушки с непривычки жеманничали. Посмотрел на все это Кожуховский, не сдержался и буркнул:

– Детский сад…

С тем и вышел. Командиру полка он доложил:

– С такими талиями… не смогут… не смогут они работать.

Наш Эн-Ша, однако, с выводами поспешил. Представители «детского сада» не только быстро научились справляться со своими прямыми обязанностями, но и заметно подняли моральный дух летного состава. Это подметил сам Борис Евдокимович Рябов. А как резко возросла бдительность при несении караульной службы! Если девушек посылали охранять самолеты, то от добровольцев на роль подчаска отбоя не было. Так что бдительность на постах возросла ровно вдвое, а количество нарушений в несении наряда резко сократилось.

Однажды часовой Чернова охраняла ночью самолеты. Заметила приближавшегося к ней ползком нарушителя. Ей бы крикнуть: «Стой! Кто идет?» – и лишь потом дать первый выстрел в воздух, а Чернова пальнула без всякого предупреждения. Жертвы, к счастью, не было по той простой причине, что за нарушителя она приняла клубок перекати-поля. Забавный случай произошел и с самой маленькой оружейницей – Тосей Табачной (все ее звали «наш Табачок»). При смене часовых Табачной у самолета не оказалось. «Неужели покинула пост?». Тогда разводящий окликнул:

– Часовой!!

– Чего треба? – послышался откуда-то тоненький голосок.

– Ты где, Табачная?

– Я тутычки, – ответила она, выбираясь из-под самолетного чехла на теплом моторе.

– Почему туда забралась?

– Тутычки тепло, та и мыши пид ногами не бигають. Дуже я их боюсь…

Тося Табачная на первых порах не усвоила правил обращения с начальниками. Стоит она как-то дневальным по штабу. Проходит командир полка, а она на него только глаза таращит. Командир подал ей руку, назвался:

– Я – Костя Холобаев…

– Брешете, вы не Костя…

– А кто же я, по-твоему?

– Вы командир полка…

Все это сущая правда, но было так только на первых порах…

А как с приездом девушек изменился внешний облик летчиков! Да и не только летчиков; наша «темная сила» (техники, механики) вдруг преобразилась. У всех, не исключая и самого Максима Ивановича Шума, появились белые подворотнички. Зато простыни катастрофически уменьшались в размерах. Уменьшилось количество телогреек. Злые языки говорили, что это дело рук наших девушек, которые потрошили эту амуницию и добывали вату… Мой комиссар эскадрильи Яша Квактун даже философскую базу подвел: «Это, – говорит, – переход количества в качество». Среди девушек объявилась портниха Клава Калмыкова, которая из трофейной немецкой шинели пошила такие мне бриджи, что потом многие в полку на них с завистью смотрели.

Комсорг Нина Алексеева, самая застенчивая из всех, обладала чудесным лирическим сопрано и так проникновенно пела «В землянке», что, на наш взгляд, Клавдии Шульженко, которую нам довелось слушать в станице Тимашевской, трудно было тягаться с нашей полковой певицей. А чего стоили серые глаза Ксении Емельяновой!.. Однако я не собирался мешать Мише Талыкову мечтать о них. Ведь он рядом со мной на охапке сена лежит и ворочается с боку на бок… «Где теперь наши?»

На горизонте, в той стороне, куда нам скоро снова перелетать на новую точку с механиками в фюзеляжах, заалела полоска неба. Послышалось ровное дыхание Миши. Вслед за ним и я провалился в сон.

На следующий день Холобаев сказал:

– Задачу полку не отменили. Противник переправляет танки и продвигается на Майкоп и Туапсе. Командование требует, чтобы мост был разбит! – и припечатал крепко сжатым кулаком по столу. А сжат кулак был так, что даже кожа на суставах побелела. Пуская вместе со словами махорочный дым, заключил: – В общем, мост на нашей совести… Если и на этот раз не разобьете, придется вам же снова лететь… Сейчас выделят усиленное истребительное прикрытие – двенадцать штук полетит, один контролер с фотоаппаратом, чтобы результаты точно зафиксировать. Пока заправляются, идите готовьтесь, думайте…

Мы с Талыковым ушли под наше дерево. Миша сел на землю, поставил локти на высоко поднятые колени, подпер кулаками скулы, уставился на лежавший между ног планшет. У меня тоже было муторно на душе. «Мост на нашей совести…» Что это: упрек за вчерашний вылет? «Придется ведь снова вам лететь…» А будет ли кому снова лететь?

– Ну как пойдем? – спрашиваю Талыкова, имея в виду маршрут полета.

– Как бы ни идти, лишь бы мост разбить. – Он резко повернул голову, глянул мне в глаза: – Если и на этот раз бомбы мимо, развернусь и врежусь самолетом…