Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

Улыбающийся Остапенко рассказал нам о том, что с ним случилось в первом боевом вылете. Когда он уселся в кабину и поставил ноги на педали управления, его подошвы ни с того ни с сего начали выбивать мелкую дробь. Сунул носки сапог поглубже под ремни педалей. От недавнего приподнятого настроения у него и следа не осталось, в голову лезли неожиданные мысли: «Вдруг не сразу пристроюсь и потеряю группу? А как опознаю цель? Ведь это не мишень на полигоне, которая по краям известью обведена… Что, если не увижу?» А о том, что этот первый его боевой вылет может оказаться последним, у летчика подумать времени не было – над ухом он услышал знакомый голос:

– Запускают! – это Бублик стоял на центроплане рядом с кабиной, подсказывал.

Глянул по сторонам – на других штурмовиках винты уже завращались. Дотянулся до пола левой рукой, открыл вентиль сжатого воздуха – винт начал проворачиваться, но другой рукой никак кнопки вибратора не найдет. Бублик быстро нагнулся в кабину, сам нажал – мотор чихнул, заурчал…

Остапенко порулил на старт, а потом и взлетел своим чередом. В воздухе он не отрывал взгляда от впереди идущих самолетов, боялся их потерять. Показалось, что очень уж долго кружит над одним местом. Посмотрел на землю – аэродрома не видно. Головные звенья уже легли на курс, а Остапенко отстал. Двинул вперед сектор газа – передние самолеты начали быстро наползать на него хвостами, а потом самолеты будто кто на ниточке поддернул вверх. Остапенко услышал в шлемофоне знакомый голос комэски, звучавший тоном ниже обычного и нараспев:

– «Двадцать пятый», не дергайся, займи свое место…

Это замечание успокоило, даже мелькнула мысль: «До чего же легко было держать свое место в строю там, на КП, перед вылетом». Он пристроился к своему звену и полетел ровно.

Но недолго пришлось так спокойно лететь: послышался знакомый голос: «Приготовиться к атаке, цель слева впереди, начинаем маневр!» – и вся группа поплыла влево, потом вправо, некоторые самолеты запрыгали то вверх, то вниз. Где же тут смотреть на цель: не столкнуться бы с соседом. А ведущий снова подает команду: «Маневр, маневр!..» – и его самолет стал удаляться, а позади него какие-то дымки. «Наверное, форсаж включил, выхлопы из патрубков», – подумал Остапенко. И тут же заметил, что лобовое бронестекло мутнеет. Это не обескуражило летчика. У него в кармане была припасена чистая тряпочка: в училище курсанты ухитрялись протирать стекло в воздухе, осторожно высовывая в форточку плотно прижатую к фонарю ладонь. Выхватил тряпку, потянулся к форточке, и тут черный «выхлоп» возник перед глазами, самолет тряхнуло, и у летчика перехватило дыхание. Ветер начал давить в лицо. Лобового стекла как не бывало. Засвистел ветер. Остапенко сразу даже не сообразил, что произошло, – одна только мысль была: «Не потерять бы своих». Но вот штурмовики уже опускают носы, переходят в пикирование. Отдал ручку от себя, сильнее засвистел ветер, и тут команда: «Бросай!» Из люков посыпались бомбы. Остапенко зашарил пальцем по ручке управления, нажал на кнопку сброса, двинул аварийный рычаг, самолет облегченно вспух.

Штурмовики один за другим пошли к самой земле, начали кружить. На концах пушечных стволов запульсировали красные язычки пламени. Остапенко тоже нажимал на гашетки, и его самолет дрожал как в лихорадке. На земле что-то дымило, горело, и снизу стремительно летели красные «перчики». Он их отчетливо видел, хоть ветер сильно дул в кабину. Пригодились защитные очки, надвинутые на глаза. А ему до этого казалось, что поднятые на лоб очки являются только украшением летчика. Остапенко было еще невдомек, что они спасают глаза и при пожаре. «Еще заход!..» – послышался голос ведущего. Остапенко потерял уже этим заходам счет, как и всякое представление о том, с какого направления надо атаковать. Во рту пересохло, по лицу градом катился пот, он то и дело смахивал его левой рукой. Вдруг услышал: «Сбор, сбор…» Нужно пристраиваться, но самолеты куда-то исчезли. Где же они? Глянул в сторону – рядом белые полосы прочертили воздух, и тут же пронесся вперед самолет с крестом на фюзеляже. Нажал гашетку, трассы пошли вдогонку «мессеру». Остапенко крутанул штурмовик, да пониже, к земле. И тут заметил: невдалеке идут штурмовики. Начал их догонять, вскоре пристроился. Курс на восток. Какая-то речка уплыла под крыло, справа показался хребет с нефтяными вышками. Перевалили через него, понеслись над долиной. Увидел большой город – значит, Грозный.

Вот и аэродром. Но что это?.. Аэродром не грунтовый, а с бетонированной полосой. Группа, к которой пристроился Остапенко, пошла на посадку. Не хватало еще на чужой аэродром сесть! Пот градом катит из-под очков, сержант закрутил головой, увидел вдалеке бараки у подножия хребта, и там тоже кружат самолеты! Обрадовался: сделал круг, хорошо рассчитал, мягко приземлился. Дома! Рулил к своей стоянке, где уже поджидал Николай Бублик с высоко поднятыми руками, которые он почему-то вдруг скрестил над головой: знак выключить мотор. «В чем дело?» – недоумевал Остапенко, но тормознул, выключил зажигание. Быстро выбрался из кабины, сбросил парашют и собирался уже спрыгнуть с крыла, как его подхватили медики. Оказалось, что в момент «выхлопа» – это был разрыв зенитного снаряда – он порезал пальцы о разбитое стекло. А потом, утирая в полете пот с лица, так разукрасился, что со стороны смотреть было жутко!

На следующий день во фронтовой газете появилась заметка о подвиге сержанта Остапенко, который, «будучи тяжело ранен в голову и истекая кровью, привел поврежденный самолет на аэродром и совершил блестящую посадку». Остап-пуля послал вырезку из газеты в училище своему инструктору.