Ил-2 атакует. Огненное небо 1942-го

К празднику мы готовили маленькую, придуманную нами самими постановку, в которой было всего два действующих лица. В роли фашистского генерала, потерявшего под Орджоникидзе штаны, я уговорил выступить майора Галущенко. Но адъютантом к нему никто идти не хотел: уж очень был грозен на первой репетиции увешанный картонными крестами генерал – стучал кулаком по столу и орал на своего лакея громовым голосом. Федя согласился на эту немую роль после того, как ему сказали, что это комсомольское поручение.

И тут хлопнула ракета: все-таки лететь нам сегодня под вечер в четвертый раз. Снова лететь на Гизель, откуда немцы все еще пытаются прорваться на более выгодные позиции. И вот мы летим над Сунженской долиной. Под левым крылом плывут южные лесистые склоны. Видна Столовая гора. Ее не спутаешь ни с какой другой: вершину на высоте три тысячи метров будто кто гигантским мечом наискосок снес. Надо держаться чуть правее ее. В районе Гизели много зениток, но мы приноровились заходить на цель не со стороны долины, а с гор: на их темном фоне противнику труднее вовремя обнаружить окрашенные в темно-зеленый цвет штурмовики. Под нами – дымящийся город. Я прижимаюсь еще ближе к горам и тесню идущего слева Федю. Высота более тысячи метров. Зенитки все еще молчат, а цель уже видна. Еще немножко протянем – и вниз на скопившиеся у дороги машины… Начинаем маневр.

Вдруг залп зениток. Мой самолет вздрогнул, слева в поле зрения что-то мелькнуло, глянул – беспорядочно кувыркается штурмовик с отбитым крылом. Он рухнул в лес на склоне горы, и там взвился столб огня…

– Артем! Артем! – закричал я не своим голосом и довернул на зенитки. Ведомые ринулись следом. Сбросили бомбы, штурмуем. Один заход, второй, третий… Зенитки замолчали. Мы начали бить по машинам, но тут на нас сверху навалились «мессеры». Ходим в оборонительном кругу на малой высоте, истребители пытаются зайти с хвоста то одному, то другому. Рядом со мной прошла трасса, крутнул свой штурмовик, оглянулся – «мессер» пронесся мимо. Его отогнал шедший у меня сзади Вася Шамшурин. Молодец! Не раз пришлось с ним отбиваться от истребителей. Вижу, на его самолете ленточки перкаля на руле поворота трепещут: стеганул все же Шамшурина фриц по хвосту… И тут я заметил вверху своих истребителей.

– «Маленькие» [30] , прикройте, прикройте, нас атакуют у Гизели!

Истребители ринулись вниз, и «мессеры» свечой ушли в сторону гор. Закончив штурмовку, мы легли на обратный курс.

…Вот и «точка номер три».

Только выключил мотор – к моему самолету подкатила полуторка, из нее выскочил командир.

– Как выполнено задание?

Я сбросил парашют, спрыгнул с крыла, встал перед командиром, стиснув зубы.

– Сбили… – еле выдавил слово. – Федю Артемова…

Отвернулся, зашагал прочь, к темневшим вдали баракам.

А сзади шаркают о траву сапоги.

– «Мессеры» или зенитки? – хочет уточнить командир.

Вместо ответа я сдернул с головы шлем, хватил оземь, только стекла очков брызнули. Бараки расплылись в глазах. А в ушах звучало: «Завтра двадцать пятую годовщину Октября отметим…»

Низкие облака закрыли зеленые горы. Непрерывно сеял мелкий дождь, барабаня по крыльям штурмовиков; в долинах лежали туманы. Наши войска, перегруппировав силы, наносили контрудары, окружая вклинившуюся вражескую группировку у Гизели. Горловина, через которую противник мог еще вырваться на запад, вот-вот должна была закрыться, и все же немцы, оказывая отчаянное сопротивление, удерживали за собой узкий коридор вблизи Дзуарикау, где проходила единственная дорога. У меня в эскадрилье осталось мало опытных летчиков. Вчера над Хаталдоном сбили моего давнего дружка осетина Володю Зангиева. Вдвоем с сержантом Письмиченко он прикрывал мою группу от нападения «мессеров». Всех истребителей послали прикрывать Орджоникидзе – два наших штурмовика без бомб выполняли их роль. Зангиев вел неравный бой над своим родным селом Ардоном, сбил вражеский истребитель, но сам, горящий, упал в расположение противника. Днем раньше не вернулся Миша Ворожбиев. Теперь не стало Феди Артемова… Только младший лейтенант Вася Шамшурин воевал уже «второй тур», хотя по должности не продвинулся и до командира звена. Но он за повышением не гнался: рад был тому, что не приходится кем-то командовать. Всегда смущался, когда техник отдавал ему рапорт. Потупит, бывало, глаза и не чает, когда закончится эта «процедура». Вася не раз попадал на зуб командиру: тот выговаривал ему «за низкую требовательность к подчиненным». А подчиненных у Васи – техник да оружейник, с которыми он обращался запросто. Командир сам был крут, но наделить такими же качествами Шамшурина ему никак не удавалось.

– И чего он на меня взъелся? – недоумевал Вася. На вид Шамшурин был неказистым. Лицо клинышком, большой лоб, а над ним непослушно торчит щетка прямых волос – все, что оставалось от стрижки под бокс. Чаще всего помалкивал, больше любил слушать других. Из всех летчиков выделялся своим тихим, но заразительным смехом. И бывало, если чей-то рассказ на перекуре нас не веселил, обращались к Шамшурину:

– Вася, хихикни, а то не смешно!