Иллюстрированный роман

— Всемогущие боги! Как ты можешь говорить такое? — Пандора до белизны стиснула пальцы. — Ведь Алексиус столько раз помогал Афинам! Он придумал, как разрушить стены Олинфа и Потидеи. Дрался с заговорщиками в Сане! И… ведь он уберег тебя от отравления и спас тебе жизнь!

Алкивиад сверкнул глазами:

— Он спасал не меня, а тебя! Ну, и себя тоже… — саркастически добавил он.

— Меня? — растерянно переспросила девушка.

— Да! Тебя! В первую очередь тебя!

— Ты же знаешь, что Алексиус не виноват в том, в чем его обвиняет Набонид! Так же, как он не был виновен в повреждении гермы!

Алкивиад скривился.

— Да… Я слышал, что Архий перед смертью что-то говорил об этом. Но кто может поверить в бредни умирающего? — бросил он с напускным пренебрежением.

Пандора нахмурилась и холодно сказала:

— По крайней мере, это дает основание провести новое расследование. Возможно, Архий был не один…

— Да. Именно поэтому нужно с пристрастием допросить твоего слугу и вытрясти из него все!

— Это несправедливо! Ты же сам знаешь! Вспомни, что говорил Сократ: справедливость — это благо! Мы должны стремиться к ней!

Алкивиад с удивлением посмотрел на девушку, но, казалось, последние слова Пандоры смутили его.

— Сократ… — задумчиво пробормотал он. — Хм… Знаешь, когда мне только исполнилось восемнадцать и я собирался первый раз выступить перед народным собранием, Сократ впервые заговорил со мной. Мы о многом беседовали с ним, но кое-что я запомнил на всю жизнь. Сократ выделил меня среди прочих потому, что, если бы кто-нибудь из богов сказал: «Алкивиад, желаешь ли ты жить тем, чем жил прежде, или предпочел бы тотчас же умереть, коль скоро не сможешь рассчитывать в жизни на большее?» — я избрал бы смерть!

Пандора недоверчиво смотрела на него, а Алкивиад продолжал:

— Еще Сократ добавил: «Если ты сможешь доказать народному собранию, что достоин таких почестей, каких не удостаивался Перикл и никто из его предшественников, ты обретешь великую власть в городе. А уж коли здесь, то и во всей Элладе ты станешь самым могущественным, да и не только среди эллинов, но и среди варваров, обитающих на одном с нами материке. А если бы тот же самый бог сказал, что тебе следует править лишь здесь, в Европе, в Азию же тебе путь закрыт и ты не предназначен для тамошних дел, то, думаю я, жизнь была бы тебе не в жизнь на этих условиях, коль скоро ты не мог бы, так сказать, заполонить своим именем и могуществом все народы».

Рассказывая все это, Алкивиад мечтательно закатил глаза. Пандоре стало не по себе.

— А твой слуга… — задумчиво протянул юноша, — возможно, у него даже есть какие-то достоинства. И очень несправедливо, что все это дано безродному варвару с рабской душой. Так будет ли правильным мучить этого раба всю жизнь осознанием его собственной ничтожности? Если бы Алексиус был по-настоящему свободным человеком, то, как верно заметил Сократ, сам предпочел бы смерть такому жалкому существованию.

Пандора долго собиралась с мыслями, наконец поймала взгляд юноши и сказала:

— Возможно, ты прав. Благо и справедливость часто бывают жестокими. Долг благородного мужа — нести справедливость без жалости и сомнений. Но я женщина… И мне не дана мужская отвага, разумение и непреклонность… Все, что остается у меня, — это милосердие…

— Только милосердие? — переспросил Алкивиад.

— Да… — Пандора сделала шаг и коснулась его руки.

Алкивиад испытующе смотрел на нее.

— Подумай вот еще о чем, — торопливо добавила девушка, — у афинян много рабов, еще есть союзники из числа варваров. Некоторые слышали про деяния Алексиуса и его заслуги перед Афинами. Что они решат, узнав, как афиняне поступают с теми, кто служит им верой и правдой?

— Верой и правдой? Набонид уже рассказал всю правду о его «верности»!

— Быть может, тебе удастся убедить совет стратегов, но вряд ли этому поверят варвары, метеки и рабы. Поползут слухи и домыслы… Никто не будет более полагаться на милость и справедливость афинян… И усомнятся в первую очередь в твоей добродетели!

— Хм… — Алкивиад задумчиво потер кончик носа и посмотрел в глаза Пандоры. — Знаешь… Я всегда думал, что женщинам не следует лезть в политику, они должны заниматься домашними делами. Сократ всегда учил меня разумности. Познать, что благо, что справедливость… Познать самого себя! Но когда я слушаю тебя — все иначе. Когда говорю с тобой, я словно слушаю не разум, а сердце… Это странно, но, возможно, это именно то, чего мне не хватает. Если бы ты согласилась быть со мной… — он осекся.

Пандора опустила глаза:

— Ты же знаешь, я подчинюсь воле своего отца и сделаю то, что он велит.