Имаго

Джи грустно улыбнулась и продолжила свое хаотичное шествие. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Возле своей высотки она вновь полезла в сумочку, и ее лицо исказила гримаса отчаяния:

– Ключи…

– Эй, – я подняла руку и позвенела связкой, – это ищешь?

– Но как ты… – Джи изумленно замерла. – Я отдавала тебе ключи?

Я промолчала. Такая рассеянность была несвойственна моей Джи, милой мисс Фиоре, главной умнице и заводиле везде: в школе, в колледже, на работе. Женевьева обладала феноменальной памятью, потому что бабушка, помешанная на поэзии, заставляла ее в детстве учить все стихи в толстом сборнике. Но эта Джи была другой.

Я приложила ключ-магнит к домофонному замку, и мы вместе вошли в подъезд. Ощущался резкий контраст между домом Алекса и этой высоткой: здесь было светло и чисто; благоухающий освежителем воздуха лифт, не испорченный бессмысленными граффити, мурлыкал сквозь динамики незатейливую музыку и весело звенел на каждом этаже. Я пялилась на подсвеченную желтым цифру «15» на металлическом щитке, отсчитывая пролетающие за стенами кабинки этажи.

На пятнадцатом лифт прощально брякнул. Бессмысленно суетясь, Джи с минуту царапала замок двери, прежде чем наконец-то его открыла. Ее лицо было растерянным, как у человека с амнезией. Я переступила порог квартиры и сморщилась. Внутри царил полнейший хаос. Пахло чем-то сладковатым, удушливый запах оседал на языке липким слоем, обволакивал, как невидимый кокон. Джи будто не замечала его: она с облегчением сбросила сапоги, распахнула пальто, обдав меня ароматом парфюма и пота, размотала шарф, обнажая истонченную шею, похожую на стебелек.

– Проходи, – произнесла она, расчесав волосы пальцами. – Только у меня не убрано…

– Чем у тебя так воняет?

Она потянула носом воздух и пожала плечами:

– Я ничего не чувствую. Проходи в гостиную, я сейчас приду.

Я неуверенно прошла по коридору, стараясь ступать тише. В гостиной было очень грязно. Симпатичный беспорядок, царивший здесь до сих пор, стал откровенным свинарником. Вонь стояла невообразимая: гнилью пахли забытые на столе пустые вакуумные упаковки, дурманящий запах тянулся от прокисшего майонеза, открытая баночка которого стояла рядом с диваном. Мухи роились над башенкой испачканных тарелок, ощетинившейся ложками.

– Я так ждала, когда ты придешь ко мне, – Джи зашла в гостиную, держа в руках ватные тампоны и средство для снятия макияжа. – Хотя не знала, как объяснить то, что происходит со мной. На ум напрашивался только психоз. Я думала, что все, что я вижу, – галлюцинации…

Она смочила вату в косметическом средстве и с силой провела по левой половине лица, не задевая очки. Очищенная кожа потемнела, и я увидела, что вся она неоднородная и бугристая. Джи криво улыбнулась и мазнула мокрой ватой губы. Сливовая сочность исчезла как по волшебству, уступив место неестественному сизому отблеску.

– Я хочу, чтобы ты посмотрела на меня и сказала, что все это мне снится, Лив. Или что это ерунда и лечится. Тебе нужно на это взглянуть. – Свежей ватой она еще раз провела по щеке, окончательно стирая фарфоровую белизну тонального крема, обнажая страшные увечья и серую кожу.

Наконец Джи сняла очки – совсем как лицедей срывает маску в конце театральной постановки. На меня смотрели мутные глаза мертвеца: голубую радужку левого совсем съело бельмо, отчего глаз выглядел залитым молоком. Вонь усилилась; она накатывала волнами отовсюду, и центром ее была Джи. Прижав руку ко рту, я отметила, как вылезли ее волосы, как посинели губы, заострились черты лица. На щеке багровел след, похожий на ожог; потревоженный ватой, он сочился сукровицей. Я подавила приступ тошноты.

– На меня напала девушка, – тихо сказала Джи. – Она меня укусила и бросила умирать… а потом началось. Есть хочу постоянно и слышу голоса… песню…

Сердце ухнуло вниз, оставляя зияющую, ноющую пустоту. Я склонилась над полом и позволила содержимому желудка вылиться на ковер водопадом. Джи что-то говорила и говорила, но ее голос был не выразительнее шуршания опавшей листвы.

…Я вдруг вспомнила, как мы с Джи познакомились. В тот день в класс зашла маленькая девочка с нелепо подстриженными волосами, заправленными за уши. Разумеется, ее посадили рядом со мной. Мне тогда безумно понравились ее сережки, похожие на вишенки, но я была слишком горда, чтобы об этом сказать. В кафетерии я забрала перед ней последнее блюдце с персиковым желе, а после уроков, дождавшись, пока весь класс соберется во дворе, со всей силы толкнула ее.

– Тебе тут не рады! Вали обратно в свою старую школу!

Плюхнувшись задом в грязь, она исподлобья посмотрела на меня. Все вокруг замерли в ожидании жалких слез. Но вместо того чтобы рыдать, сидя в луже, она издала боевой клич и бросилась на меня с кулаками.

После, в ожидании нагоняя от директора, мы хмуро смотрели друг на друга, прислушиваясь к голосам за дверью кабинета.

– Ты прости, – буркнула я, утирая расквашенный нос. – Я, наверное, была не права.

– А, ладно, – беспечно махнула рукой она, – от мамы только за форму влетит…