Иметь и не потерять

Тяжел и опасен труд охотника-промысловика, но более опасен и изнурителен промысел для его собак. Не измерить того расстояния, которое пробегают они по лесам даже за один охотничий сезон, не говоря о годах. И по лесам, большей частью заснеженным, в немалые морозы, на грани риска, постоянного настроя на поиск, злобу, борьбу, при скудном питании и даже голодовке. Все это быстро сжигает здоровье собаки, а с нею и силы. Охотнику редко приходится годами промышлять с одними и теми же лайками. Кроме физического износа, немало иных причин, по которым они гибнут: кто, не проявив достаточной прыти, угодит под лапы или копыта зверя; кто поранится или покалечиться в лесной чаще, а бывают и такие, что уходят далеко от хозяина и теряются: замерзают ли, нечаянно угодив в какую-нибудь ловушку; со зверем ли хищным встретятся; к человеку ли не доброму попадут… В тайге всякое бывает. Кроме того, есть у собак и неизлечимые болезни…

* * *

Уже зная все это, я решил организовать в Омске секцию лаек, чтобы самим вести породу, взяв за основу собак из московских питомников. В это время, в городе, редко у кого имелись рабочие лайки, да и то не чистопородные и без документов. На первой областной выставке охотничьих собак участвовало всего одиннадцать лаек, и все были без паспортов.

В городском обществе охотников эту идею одобрили и поддержали. Секцию официально зарегистрировали. Я стал председателем. И дело пошло…

Я уже говорил, что первой моей собакой, привезенной из московского питомника, была Вьюга. От нее повелось немалое потомство. Но я, не имея достаточного промыслового опыта и опыта натаски лаек, не дал ей должного направления. Макарыч, хотя и покладистый был человек, но с хитринкой. Три года водил меня вокруг да около промыслов. «Ходи, – говорил, – в наших лесах: вокруг Пролетарки – добывай рябчиков, косачей, глухаря. Чего еще тебе, городскому охотнику, надо?» А меня эти «птички» уже не волновали. Пострелял я их за три года предостаточно, потушил волнующий азарт. Но куда без закрепленного участка пойдешь? Да и без договора, без лицензии попробуй сунься промышлять. Свои же охотники и сдадут охотнадзору. Строго было. Лишь на четвертый год Сысолятин смилостивился надо мной, разрешил промышлять на своем исконном участке – то ли незаурядного охотника разглядел во мне, то ли по каким другим причинам. Вот тогда я и привез еще из того же московского питомника молодого пса Кучума. Его я уже воспитывал по всем правилам таежной охоты. Кое-что сам познал, кое-что увидел и услышал, а кое-что и прочитал. Но наибольшее воздействие на его становление как рабочей собаки оказало раннее участие на промысле в паре с Вьюгой. И это был лучший пес первых лет моих таежных скитаний, которого я натаскал сам. После я много вязал Кучума с собаками из нашей секции, и от него пошло большое потомство.

А Вьюга испортилась. Оказалась воровкой. Как-то в один из сезонов погнали мы соболя. А лес густой, плотный. Зверек, почувствовав, что собака его настигает, пошел верхом: летит с одного дерева на другое, но Кучум не отстает, и я напариваю спину в погоне за ценной добычей. Знаю, что соболь не куница – долго не напрыгает поверху: нырнет с лапника в снег, чтобы спрятаться в любом из завалов, тут его и достанет Кучум. В крайнем случае зверек может затаиться в вершине какого-нибудь дерева. Тогда я его достану пулькой из винтовки. Бегу, слушаю, а сам отмечаю, что Вьюги нет. Голос подает один Кучум. В чем дело? Непонятно.

Взяли мы с Кучумом того соболя: выкурили из дупла старой, упавшей на валежник пихты. А время к вечеру. Вернулся я к тому месту, откуда соболя стронули, и давай следы разбирать. Вижу, Вьюга заложила большую дугу, назад потянулась. Пришел в зимовье, а она виляет хвостом и голову гнет с виноватым видом, в глаза не смотрит. Сразу понял, что дело не чисто. Обошел избушку – в одном месте стенка подрыта. Земля-то еще крепко не застыла – только-только снежком ее притрусило. А у меня все продукты были в избушке. Сайбу я тогда еще не поставил. Она и стащила целую головку сыра. Часть съела, а часть запрятала под дерево. Да и раньше я ее замечал в шкодливости. А в тайге воровство – злейшее преступление. Раз начала собака пакостить да хитрить – толку не будет. Вывел я ее за избушку и застрелил…

А Кучум умер от чумки. После него я привез из Москвы Улана, о нем я уже рассказывал.