Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Фраза эта несколько раз повторяется в сюжете: я привожу бобину с песнями Окуджавы из Москвы в Баку. Отрываю Нину и Ренальда[284] от работы, кого-то прошу, чтобы принес к ним магнитофон. Наконец магнитофон найден, оторванные, кто от работы, кто от учебы, собрались, освоили запуск магнитной ленты, и, о ужас, – бобина вовсе не с песнями Окуджавы, а с невесть чем. Рассказ кончается словами: «А я ведь хотела доставить удовольствие!» Вот и тебе я так хотела помочь! Обзвонила всю Германию и Израиль! А что вышло? Если ты мне сказала: «Вот сиди и пиши мне письма», значит, случилось что-то очень неприятное, какое – ты мне не сказала. Я могу только предполагать, тебе и без того тяжело, еще пришлось что-то вытерпеть от моих акций «хочу помочь».

‹…› Солнышко мое, на улице тоже солнышко, мороз 12°. Что и говорить о моих глупостях, на самом деле 2 дня я в отупело-тревожном шоке. Если уже привыкло сознание, преступно привыкло, к тому, что творится в Чечне, да и здесь, но к тому, что сейчас в Израиле, а именно, в Иерусалиме – сознание не может ни на минуту привыкнуть. Я продолжаю думать, что договор с Арафатом ошибка, хотя ты меня и призывала мыслить реалистично, жалеть и арабов. Но – не получается. ‹…› И вот какая трагедия в Иерусалиме! Я, конечно, судорожно вычислила, что Мани в такой час в автобусе быть не могло. Это, да пусть мне простит Бог, – первое, что меня ужаснуло. А потом уже я стала страдать за всех погибших, за их матерей и родных. Ведь эти «хамасовцы» не успокоятся, дали отгрызть одну руку, будут стремиться и голову оторвать – т. е. весь Иерусалим.

‹…› Мы с Томой в субботу долго разговаривали о Мане, Тома запомнила только, что у Мани мои жесты и что ты удивительно похожа на нашу маму. Теперь, когда я рассказала Томе обо всем и о Маничке (представляешь себе, как плохо Лене, если даже Манька ей помогает), Тома ответила, что характер, описанный мною, – есть характер точь-в-точь такой, какой она запомнила, был у меня: направленность, лень в смысле помощи по дому, гулянность и т. д. и т. п. Приходила же на помощь только в экстремальных случаях, а так ветер в голове, сквозняк. Не дай Господи Маничке впоследствии, м.б., не выходя из лени, превратиться в человека, себя самого терзающего, винящегося и поэтому, в большинстве случаев, обвиняемого. Упаси Господи. ‹…›

15.3.1996

Дорогая моя доченька! Наступила весна! – так ты начинала все свои рассказы еще в первом классе, рассказы, оканчивающиеся трагически. Так вот наступила весна, снег тает, конечно, еще не сдается, но поддается яркому солнцу. Уже можно найти сухие места даже в нашем никогда не очищаемом переулке-тупике. Наступила весна и большие надежды, я верю, что у тебя здоровье пойдет на лад, хотя мало верю твоим словам, что чувствуешь себя абсолютно хорошо. ‹…›

Что касается редактируемого тобой «Отдельного», то я тебе, кажется, то ли по телефону сказала, то ли написала: «Знамя» отклонило. Причем позвонил мне зав. отделом критики, а не Наталья: «Слишком много вас и очень мало Тарковского». ‹…› Они ждали от меня идолопоклонства, как именно от «среднего», но будучи средней, я – не идолопоклонница.

Подспудно тянет на стихи, но нет времени в пространстве, и появляющиеся строки гоню от себя, тайно надеясь на Переделкино, случай с «Отдельным» уничтожил во мне тягу засесть за автобиографическую прозу, а вот тяга к стихам ничем во мне не может быть приостановлена или убита. ‹…›

173. Е. Макарова – И. Лиснянской 16, 23 марта 1996

16.3.1996

Дорогая мамочка! Я так и не поняла, что у тебя стряслось. Поняла, что что-то не так с твоим здоровьем, но почему ты напускаешь такого туману, почему не скажешь прямо?! Получила, наконец, твои чудесные письма. Мне всегда они помогают, и в этот раз прочла их дважды, для удовольствия.

В Норвегии было здорово. Выставка вышла не хуже, чем в Стокгольме, тоже и помещение у них большое, и люди очень ответственные. Наконец-то попала в страну своих любимых писателей – и как все там похоже на художественные тексты – система пауз, пропусков, умолчаний, тактичность в обращении с человеком и цветком, искренность, не переходящая в фамильярность, – свет особенный, видимо, потому, что твердь там – это каменные острова в океане, фьорды, глубокие воды, это физически особый свет, сумерки там длятся часами, и столько акварельных тонов, оттенков можно увидеть, если просто смотреть в окно!

Я так и думала, что пещера тебе запомнится. Западет в душу. Есть места, которые хотелось подарить именно тебе, и это – одно из них, надеюсь, осенью продолжим.

Фильм про Фридл, как и ожидала, вышел позорный. Конечно, это меня очень огорчило, хорошо, что не ждала ничего от Тамира, и все же думала, ну, будет фильм для школьников, но и это не вышло у него. Каша.