Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Ленусенька! Я всё о себе да о себе – вырвалась твоя старуха в Питер и вот расхвасталась. Меж тем – веришь не веришь, звучала и продолжает во мне звучать музыка твоего последнего письма – безнадрывно, не Шостаковича, а Вивальди или Моцарта. Может быть, я ошибаюсь, но и между твоих строк и в звонкости твоего голоса по телефону слышу: ты выздоравливаешь, – это для меня эпоха ренессанса, это для меня – мое возрождение!

Кроме этого, при всем моем вчерашнем страхе, страхе честолюбивом (каюсь), шло сквозь меня Комарово, мой единственный месяц с тобой, который я могла бы назвать медовым месяцем, honeymoon, хотя это, понятно, применимо к супружникам, а не к мамкодочерям. С прежней дивностью, собранностью слога, написано твое письмо. Какая дура я, что не захватила его с собой! Я уже тебе здесь начала бы по пунктам отвечать на него, хотя ты вопросов не задаешь. Разве что насчет Праги.

‹…› Уже 10.30, даже больше, а Элла спит, и, видимо, никакого Петербурга, кроме музея Ахматовой, я не увижу. Конечно, время идет не зря – ведь я уже тебе пишу. Но все-таки хочется хоть что-нибудь увидеть, Казанский собор, например. Мосты – ну что-нибудь, тем более, что заранее оплаченный «вольво» загорает. А я в ночной рубахе и пишу. На первый взгляд из машины, когда ехала из аэропорта, город как-то приглядней, чище, чем Москва, хотя центр Москвы – хоть куда! Да и много ли я с моим зорким глазом могу выхватить из окна машины! Вот бы по Невскому пройтись! ‹…›

12.12.1996

Доброе утро, моя детонька! «Вот бы по Невскому пройтись»! Я тебе вчера написала не случайно. У твоей мамани даже лавровый венок не может обойтись без терновой занозы. Как только я вошла в Элкин дом, сзади на меня накинулась их кошка и в кровь расцарапала ногу. Ну, протерли тройным одеколоном довольно глубокие царапины, да вот ночью нога, где лодыжка, заболела, вспухла, так что я в приставленной ко мне «вольво» могла только доехать до музея Ахматовой (меня очень просила приехать директор музея, да я и сама хотела посмотреть комнату в квартире Пунина, где так горько и долго прожила она). Директорша просила согласиться на вечер мой у них, я не возражала, если будут спонсоры – привезут и увезут. Она со мной говорила и о «Шкатулке», дескать, хоть не согласна со мной, книга написана блестяще. Попросила для их лотка прислать 50 книг. (Оказывается, я узнала до отъезда, что полтиража, т. е. 1500 экз[емпляров], томится на складе в Болшеве, а в магазинах – их нет, некому развозить.)

После этого мы доехали (Элла с Серг[еем] Влад[имировичем]) до собора Николая Угодника (кто здесь называет «морского», кто – «мокрого»). Это – чудо из чудес, какие я только видела; голубой купол в дивной позолоте, а как пахнет. Я поставила свечи – одну Николаю Угоднику, и помолилась за вас, детей моих, странствующих и путешествующих.

Вышла я полная счастливых слез, да вижу, идти хорошо не могу. А я боль в ноге пыталась скрыть от Элки и Сереги, чтобы они не расстраивались, и запросилась домой. Они удивлялись – мы будем прохаживаться, ну хотя бы по Летнему саду, – а машина ваша будет следовать за вами, Инна Львовна. Но я сказала, что впечатление от комнаты Ахматовой, в особенности от собора, настолько сильно эмоционально, что ничего больше и смотреть не хочу. В сущности это – была правда. И мы договорились, что завтра, т. е. сегодня, поедем в Царское Село, с утра. Т. е. в 10–11 утра, раньше не просыпаются. Только вечером, поняв, что никакого Царского Села не будет, что обувь не наденется, я им показала ногу и призналась – опухла, болит.

‹…› Я с собой взяла теплые ботиночки, которые еще в прошлом году мне за 20 тысяч где-то купила Рудольфовна. Они очень некрасивые, но сразу и довольно резко похолодало – на улице ледок, – да уж пора! Вчера была в музее в твоем платье, Элла говорит, что оно чудесное, очень мне идет, и обидно, что я выступала не в нем. Но я ей ответила: «Все равно я была в Леночкином – в черном, мне в нем привычней». Главное – все твое ношу с собой! Я, как и прежде, обязательно должна быть в какой-нибудь вещи от тебя – как в талисмане.

‹…› Да, в Царское Село даже при возможности надеть ботинок не отправлюсь, уже 10 утра, а они еще спят и, видно, проспят до 12. Шофер будет звонить вот-вот. Я же не пойму, когда мне отправляться в аэропорт, хотя должна быть там по идее в 5.30 вечера. Во всяком случае, спонсор Григорьев говорил, что вылет в 6 вечера. Дал мне машину на все время в Питере. Я узнала, что платят 25 д[олларов] в час, т. е. водитель получил аванс в 1000 д[олларов]. Это мне даже пережить трудно чисто психологически. Ну, поглядим! Хорошо бы Григорьев сюда позвонил!