Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Получается – силуэт в контражуре – и вокруг него все его имущество – скульптуры, картины, – текстильная фабрика, и потом в Терезине – работа в библиотеке (там была библиотека, откуда из рейха свозились книги, в основном талмудические, чтобы евреи не теряли времени и описывали содержание томов – они себя называли талмуд-командос – среди них были трудолюбивые евреи, они хотели как можно скорей закончить опись, и заведующий библиотекой, философ Эмиль Утиц[381], их не мог остановить – ведь, переписав все книги, надо отправляться в другие лагеря (Освенцим) – где тоже надо успеть сделать рефераты) – изучение родных просторов крепости…

‹…› Наверное, все, что сейчас я вижу, когда-то спрессуется в четкие формы – иначе зачем бы мне был послан (или мною выбран) этот опыт странствий по истории не столь от нас далекой.

Картина с Хуго Фридманом в центре – в эпицентре – эпическая. ‹…›

214. Е. Макарова – И. Лиснянской Сентябрь 1997

Дорогая мамочка! Я только что вернулась, очень всем довольна. Дома все хорошо, Маня и Федя уже такие взрослые, что мне впору учиться у них уму-разуму. Сережа тоже в порядке.

21-го мы едем снимать документальный фильм про Мауд, помнится, я писала тебе о женщине с засушенными цветами 1942 года. Едем в Треблинку, Берлин, Прагу, Простеев, город в Моравии, где она выросла. ‹…›

Сегодня была у тети Иды – звонили папе. Он на тебя обижен. Не вдаваясь в подробности (которых я не знаю) – мне кажется, что папа не совсем адекватен – у него тяжелая мания – больная Ира, страх за нее и еще больше за себя, – ему одиноко и страшно, я знаю, что здесь ты ничего поделать не можешь, но все же не говори ему того, что его ранит. Если его ранит все, то просто восприми его как человека разбитого (по своей – не по своей воле – этому кто ж судья?!) – и не будоражь в нем ревность и зависть. Когда мы с тобой увидимся, я расскажу, что обо всем этом надумала (из моего опыта), – чувство вины часто работает в направлении, для нас вовсе не подразумеваемом и вовсе не желательном. Извини, что я тебе все это говорю, вовсе не выговариваю, – знаю, как тебе трудно. Но соотнеси – ты с Семеном Израилевичем, вы любите друг друга, вас любят многие, а он живет один, с ощущением тотальной несправедливости по отношению к нему, его все это гложет, точит, разъедает – это тяжело.

Я послала тебе письмецо из Швейцарии по почте, так, от радости – была пять дней одна – читала, что-то записала, наслаждалась видами и тишиной. Прочла очень хорошую книгу по-английски про Эгона Шиле, замечательного венского художника, умершего от испанки в возрасте 28 лет. Затем читала про немецких писателей и художников, уехавших в 30-х годах в Америку, – тоже много интересного и нового узнала. Хотелось мне там страшно рисовать – пыталась.

‹…› Я возила с собой твою тетрадь, хотела писать в ней тебе – но потом пожалела – вышла бы одна путаница. Как продвигается твоя книга? Что ты пишешь? Что Семен Израилевич? Пошли мне при первой возможности большущее письмо – твою синюю тетрадь я уже зачитала до дыр. ‹…›

215. И. Лиснянская – Е. Макаровой 14 сентября 1997

14.9.1997

Доченька! ‹…› Фельцману случайно перепала моя книга, и он 15 стих[отворений] перепер на музыку. Не ай-ай-ай! Но одна вещь у него получилась гениально: «Мой отец – военный врач…» Рефреном он взял: «Играй, скрипач, плач Израиля» – звучит так пронзительно, что кто ни слушает – плачет. Плакала даже я, и Семен плакал. ‹…›

У меня все хорошо. Здорова. Вес – 63 кг. Заставляю себя надевать зубы, хотя из-за них нахожусь во взвинченном состоянии. Ну уж коль надеваю зубы, то и крашу губы и верхние веки обвожу – красотка кабаре, цыганка Аза. Мамины гены взыграли на старости лет и, как говорил, помнишь, Герман Плисецкий: «Мама твоя появлялась, и мужики валились трупами по обе стороны». Так вот сейчас от молодых до старых – падают по левую и правую руку.

– Что с Вами случилось, ренессанс, да вы же – красавица! – А я отвечаю: «Во всем виноват Рейн!» Рейн – не случайно упомянут. Он здесь пробыл целый срок в полной эйфории после получения госпремии. Короче, с 8 утра приходил ко мне с очередными стих[ами] (почти все были очень хороши). И вообще до 5 веч[ера] от меня не вылезал. Голос громовой, соседи ужасались, и я в 11 дня выводила Рейна на прогулку, ходила с ним по гостям-дачникам.