Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Есть разница между пониманием задачи и ее решением. Если ты ее понимаешь, это вовсе не значит, что сегодня можешь ее решить. Или что она вообще имеет решение в данной ситуации. Может быть, оно вынесено за пределы твоего сознания или даже бытия? Помнишь, я писала про Шахью, который по справедливости подумал убить доктора, и тот умер. То, что я пишу, не отдельно от меня существует. Да что я! А судьбы людей, которые я изучаю – какие, с нашей точки зрения, непоправимые ошибки совершили многие из них – бежали не туда, не хотели отдавать Рейху коллекции искусства (Билл бы тоже не отдал свою Иудаику), и из-за этого получали пулю в лоб (Билл живет в иное время, к счастью), обращались за помощью к тем, кто их и убивал, – вереница ошибочных действий, – но есть и такие, кто или интуитивно, или разумом проигрывали про себя варианты будущности и решали верно… Есть и самоубийцы – Фридл, например. Это та же дуэль Пушкина. Надоело ей, надоело! Издательша рыдала – ну зачем Фридл не уехала в Палестину? Но уедь она в Палестину, кто бы дал детям два года свободы?! Совершенно непонятно все это. Есть еще одно – можно легко спутать кажущееся (продукт воображения) со знанием (озарением Божественным), – и лучше всегда не сделать чего-то и страдать, чем совершить и каяться.

Все уже сказано и написано, однако даже над первой главой «Берейшит» (Бытие) люди ломают голову. Тоху-Вавоху[404] – это темный хаос, но это материя. Значит, Дворец построен на помойке? Это даже мудрецы Торы замечали, не то что я тут словами балуюсь.

Наш Иерусалим все время копают. Где ни копнут, там находят. Копают, когда ищут, копают, когда строят и реставрируют. Вот подкопали под старым домом у старого города. Дом, ничем прежде, кажется, не примечательный, теперь стоит высоко в котловане, гигантский коренной зуб, вывороченный из земной десны, – сейчас выглядит памятником, а завтра засыпят котлован, и он снова станет в ряд.

Камни в фундаменте Первого Храма не только размерами отличаются от поздней кладки, в них застыло иное время, время Экклезиаста. Правда разрушенного Храма. Сейчас здесь арабская деревня Силуан, на камнях – пустые бутылки от кока-колы, мусор времени, и его шум здесь тоже «Пять шекелей, пять шекелей!» – арабские дети тащат на поводке собаку продавать туристам, тянут ее за хвост, вырывают из нее клоки шерсти, злятся на свой товар.

Давид, отец Соломона, пел во славу своего города, – хитростью взял Евусеев, хитростью избавился от Урии, выслал его на сраженье в первых рядах, а сам лег с женой его, Бат-Шевой, – здесь все это случилось, где я сейчас стою, – и балкон, где он ее увидел, и сам дом его, а вот и каменный нужник – со времен Вавилонского нашествия. Анализ его содержимого показал, что за два года плена и разора жители города питались мясом. Значит, скот было нечем кормить, – его обильно забивали и ели.

‹…› Ты не представляешь, сколько у меня разного понаписано, поназамечено, понаотмечено, – моя пустыня населена чем только не… Но правда, нет времени, нет импульса, нет никакой потребности делать еще одну попытку войти в литературный процесс. Кажется, у меня иная судьба, иное предназначение… На днях пойду с Маней покупать тебе платье на вручение премии. Она знает какой-то супермагазин. Сведет. ‹…›

244. И. Лиснянская – Е. Макаровой 24, 26 марта 1999

24 марта 1999

Доченька моя, мое солнышко! Спасибо тебе огромное, что тратишь на меня время, ищешь платье. Зная, как ты занята, мне такое твое внимание безмерно дорого. Сегодня у меня была работница архива РГАЛИ (бывш[его] ЦГАЛИ), она с восторгом говорила о твоей прозе, о «Танцуйте с нами» и «Рыжем муравье», я таяла и подхватывала. Я так была довольна, что не знала, чем ее ублажить, – вкусно накормила, да еще отдала тетради, которые отдавать не собиралась. Но те, что ты мне дарила, оставила у себя. Зато, как и в позапрошлом году, отдала на хранение некоторые твои не личные письма. Ольга Всеволодовна восхищалась еще раньше твоим эпистолярным искусством. ‹…›

День начался с первых больших луж, знаю по рассказам ходящих, да и по окну, как всегда. Так вот наступила весна и началась война[405]. Чем все это кончится – Бог весть. Но весна все же наступила, и я завтра отравлюсь с Семеном в поликлинику, – так близко, а ему не дойти. Повезет нас Паша Катаев. М.б., Семену промоют уши, и станет легче ему, да и мне. На ор уходят силы, а мне все трудней быть моложе его на 17 лет. ‹…› Все-таки всякий раз жалею, что нет на компьютерных клавишах знака бесконечности – необдуманно устроена такая умница-машина. ‹…›

26 Марта 1999