Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Всю зиму ко мне ходила смотреть за АГВ женщина моего возраста за недорого. Эта Зина, когда-то лимитчица, строила дома в Переделкино. Строила и этот наш дом. Сначала в нем жил критик Зелинский (ужасный ужас)[429], потом – поэт Наровчатов, после Наровчатова жил Карпов. Позже Карпов как секретарь Союза писателей был переведен на лучшую дачу, а эту поделили между Галлаем и Грибовым. Все и про всех эта Зина знает с дачно-бытовой стороны, относится почтительно ко всем как к барам. Она добродушная болтунья и не рвачка. Вчера пришла сжечь прошлогоднюю листву и кое-какой мусор. Но огромная гора медленно тлела, сгорая изнутри. Зина ждала, ждала, а потом ушла, заверив меня, что пожара случиться не может, что так и будет тлеть и дымиться. Но только она – со двора, как из костра стали вырываться языки пламени. Пришлось заливать водой, десять ведер таскала я из нашей ванны до сарая – не близко. Боялась, что Семен напугается. Но он, не спрашивая, куда это я таскаю ведра, невозмутимо сидел перед телевизором и смотрел «Итоги». У него невозмутимость замечательная. Если что не так, он выясняет, не виноват ли он. Узнав, что не виноват, а в лучшем случае что не может быть полезен, полностью устраняется даже мыслью. Таким он был и на войне. Выполнял все задания. Бомбили – прятался, стоял и курил, понимая, что все – от Бога. Так в одну из сильных бомбежек кто-то ему предложил спуститься в блиндаж. Но он, стоя на берегу Волги (Сталинград), продолжал курить. И надо же, бомба угодила именно в тот блиндаж, а Семен остался цел и невредим. Я бы могла Семену не поверить, дескать, прифантазировал. Но мне именно об этом эпизоде рассказывал его фронтовой друг Монахов, впоследствии ушедший в разведчики типа Штирлица. Этот работник контрразведки, ясно чекист, звонил Семену и в метропольские годы, и позже. Потом замолк. Мы случайно встретились с его фронтовой любовью, и она сказала, что Монахов умер. Эта была трагическая любовь для Любы, Монахову не разрешили органы на ней жениться, велели взять в жены предложенную ими женщину. Монахов повиновался, с годами, хоть всегда вспоминал еврейку Любу, привык к своей жене, родившей ему двоих детей. А Люба, хоть была миловидна, уже ни за кого замуж выходить не хотела и даже ни с кем не встречалась. Монахов был первым и последним мужчиной в ее жизни. Так Люба вместе со своей любовью и состарилась. ‹…›

Доченька моя, что-то развспоминалась чужими воспоминаниями. Но когда подумаешь почему, – оказывается, что не вдруг. Вчера, когда я закончила тушить маленький пожарчик, слушала окончание «Итогов», где ведущий Киселев процитировал из «Все течет» фразу Гроссмана, ярко характеризующую Ленина. Мне показалось, что я это уже слышала и еще подумала, как такое мог придумать Гроссман. Уж очень натурально. Потом Семен мне сказал, что этот эпизод, где Ленин, любуясь швейцарским пейзажем, на вопрос о красоте пейзажа вдруг резко сказал о межпартийной борьбе (передаю бездарно), был услышан от отца Семена (меньшевика), а отцу в свою очередь рассказал меньшевик-очевидец, вернее, ушеслышец. Семен же рассказал Гроссману, и тот вставил во «Все течет».

Дорогая моя! ‹…› Неужели мое не физическое, а какое-то душевно-умственное сердце остановилось? Мне кажется, что в моих последних стихах даже ветер и тот неподвижен. Это не «ветер покоя», где все двигалось над бездной. Это зеленое болотце, которое перед моим окном. ‹…›

25 апреля 2000