Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

268. Е. Макарова – И. Лиснянской Сентябрь 2000

Дорогая мамочка! Я посмотрю в Интернет – мне и в голову никогда не приходило искать там чье-либо имя, кроме тех, кто нужен по работе. Может, и мое имя там есть?! Про отношение родственников – это ты завернула. Был ли такой случай, когда я не откликнулась на то, что ты пишешь! Про слушать и не слышать – я тоже как-то не поняла. Но это и неважно. Хорошо, что с тобой Лида.

‹…› Я села за Фридл. Решила написать не то, чтобы заново, но несколько иначе, – первую версию писала с оглядкой на картинки. Пока переписала три страницы (с 10 утра до 3 дня) и устала.

Успокаивайся, не тоскуй. Смотри с высоты. И пиши. Вот лучшее лекарство.

В жизни многое невнятно, особенно отношения, а еще особенней – между близкими. Шлейф из прошлых обид и недопониманий, ошибки, которые не исправляются, а умножаются, – вот неотъемлемая часть истории «дети-родители», – ни профессия, ни интеллектуальный уровень, ни талант, ни гениальность, – здесь не являются мерилом. Детям нужно быть понятыми. Для них это залог любви. Поэтому мне так было важно, когда ты меня слушала. Родителям снискать понимание детей намного труднее, для этого им надо обнажиться перед детьми, а это невозможно. Детям остается любить родителей по умолчанию, только потому, что они произведены на свет именно вот этими людьми. Большинство случаев – провальные. У нас с тобой отношения не простые, но душевно очень близкие, интенсивные. От этого ты, видимо, и перенапряглась. Это была передозировка. Такие дела. ‹…›

269. И. Лиснянская – Е. Макаровой Осень 2000

Доброе утро, моя доченька! Интересно, что ты сейчас делаешь? Я ничего не делаю. Если мне и было очень трудно, то теперь – очень одиноко. Компьютер перестал быть местом работы, он превратился в отделение связи. И я три раза на дню, иногда быстро, иногда – очень долго выхожу на связь, т. е. жду почты. За окном пасмурно, но не холодно – 18 градусов. Уже желтеют листья и кое-какие даже падают. Первой, я уже давно заметила, начинает желтеть береза. Вот она и желтеет перед окном, желтеет та единственная, еще живая, избежавшая электропилы. ‹…›

Вчера был очень тягучий, но потешный день. Сначала ко мне пришла одна переделкинская Ирина. Она говорит безостановочно на разные семейно-бытовые темы. От коня, которого держит ее дочь, – ножки в красных бинтиках, кормится яблочками, водичку пьет особенную, – она переходила к машине, которую начала водить, от машины к мужу и его фирме, от его фирмы к открытию и разработке сыном фильтрационной установки, которая изменит экологию, но чиновникам дела нет, от бездельников-чиновников – к делам на ее огороде, кабачкам, свекле и др. Это краткий и не полный конспект тем, которые вертелись, как довольно быстрые карусели. А вскоре после ее ухода позвонил и пришел Аверинцев. Он, видимо, истосковался по лекциям в Вене и говорил, как я тебе уже написала, ровно, но не переводя дыхания, 3 часа. Это уже не карусель, а медленный парадный кортеж едет, подробно нарисованный кабинет врача, где по страховке лечатся бедные люди, такие, как он сам. Врач-гений, поэтому в его маленькой приемной всегда люди, но все на стульях, – местные тетушки-старушечки с конфетами для всех, венские тюрки, арабы и славяне, венгры, т. е. все этнические группы Вены. А когда он посетил на днях академическую поликлинику, то в огромном помещении перед кабинетом кардиолога увидел только два кресла, а кто-то стоял. Стоял! Такого в Вене не может быть. Если бы в маленькой приемной вдруг не хватило стульев, то принесли бы из квартиры врача, которая на том же этаже. Сам же гений-врач весьма легкомысленный, то и дело приласкивает своих двух медсестер, но «прихожане» к этому уже привыкли и смотрят на это вполне доброжелательно. Именно – прихожане. Ибо на следующей медленно передвигающейся парад-машине – храм. И не один. Тут и православный, и католический, и григорианский с подробностями и перипетиями внутрицерковной жизни. А протестантский храм выделен еще и по той причине, что в нем обвенчалась с крайне застенчивым немцем, полуатеистом-полуверующим, его 24-летняя дочь, не желавшая вступать в брак без Божьего благословения.