Имя ветра

Я решился задать второй вопрос:

– И как вы отсюда выбрались?

– Ну наконец-то! – сказал Элодин с легким раздражением.

Он плюхнулся на диван.

– Понимаете, как-то раз очнулся Элодин Великий и видит, что заточили его в высокой башне. – Он указал на комнату, где мы сидели. – Его лишили всех волшебных предметов: ключ, монетка, свеча – все пропало. И более того: в его темнице не было ни двери, достойной упоминания, ни окон, которые можно выбить. – Он пренебрежительно махнул рукой в сторону двери и окон. – И даже имя ветра было сокрыто от него хитроумными уловками его тюремщиков!

Элодин поднялся с дивана и принялся расхаживать по комнате.

– Всюду, куда ни глянь, – сплошной гладкий, твердый камень. Из такой темницы не удавалось вырваться еще ни одному человеку!

Он остановился и театрально вскинул палец:

– Но Элодин Великий знал имена всего, что есть на свете, и потому все на свете повиновалось его слову. – Он обернулся к серой стене возле окна. – И сказал он камню: «Рассыпься!» – и…

Элодин осекся, с любопытством склонив голову набок. Глаза у него сузились.

– Пропади я пропадом, они тут все переделали! – сказал он себе под нос. – Хм…

Он подошел к стене и положил на нее ладонь.

Я позволил себе отвлечься. Да, Вил с Симом были правы, у этого человека не все дома. А что будет, если я выскочу из комнаты, вытащу носок и захлопну дверь? Может, остальные магистры мне «спасибо» скажут?

– А-а! – рассмеялся вдруг Элодин. – Переделали, да не доделали!

Он отступил от стены на пару шагов.

– Циаэрбас алиен!

Я увидел, как стена зашевелилась. Пошла волнами, как висящий ковер, по которому стукнули палкой. А потом взяла и… упала. Словно темная вода из ведра, тонны мелкого серого песка внезапно хлынули на пол, и ноги Элодина по щиколотку зарылись в этот песок.

В комнату ворвались солнечный свет и птичье пение. Там, где только что стоял прочный серый камень в фут толщиной, теперь зияла дыра, в которую можно было проехать на телеге.

Однако же дыра была не совсем сквозной: отверстие оказалась занавешено какими-то зелеными нитями. Это отчасти смахивало на грязную, спутанную рыбацкую сеть, только для сетки промежутки между нитями были слишком неровными. Куда сильнее это походило на паутину.

– Этого тут раньше не было, – сказал Элодин извиняющимся тоном, вытаскивая ноги из серого песка. – В первый раз все смотрелось куда более впечатляюще, уж поверьте мне!

А я застыл на месте, ошеломленный увиденным. Это была не симпатия. Я ничего подобного никогда прежде не видел. Все, о чем я мог думать, – это фраза из сотни полузабытых историй: «И Таборлин Великий сказал камню: «Рассыпься!» – и камень рассыпался…»

Элодин отломал от стула одну из ножек и принялся обрывать ею спутанную зеленую паутину, загораживающую отверстие. Местами паутина легко ломалась или отслаивалась. Там, где она была толще, Элодин использовал ножку как рычаг, отгибая нити в сторону. На изломе паутина ярко блестела на солнце. «Тоже медная, – подумал я. Медные прожилки внутри каменных блоков, из которых сложена стена».

Элодин бросил ножку от стула и нырнул в пролом. В окно мне было видно, как он облокотился на белую каменную балюстраду балкона.

Я вышел наружу вслед за ним. Как только я ступил на балкон, воздух перестал казаться таким тяжелым и неподвижным.

– Два года! – сказал Элодин, глядя на сады. – Смотреть на этот балкон – и не иметь возможности на нем постоять. Видеть ветер – но не слышать его, не чувствовать лицом его порывов…

Он перекинул ногу через каменную балюстраду, сел на нее верхом, потом спрыгнул на несколько футов, очутившись на плоской крыше под балконом. И пошел по крыше, прочь от здания.

Я тоже перемахнул через перила и последовал за ним на край крыши. Мы были на высоте не более двадцати футов, однако сады и фонтаны, раскинувшиеся внизу, представляли собой великолепное зрелище. Элодин стоял в опасной близости от края, магистерская мантия полоскалась на нем, точно черный флаг. На самом деле, смотрелся он весьма впечатляюще, если забыть о том, что он так и остался в одном носке.

Я подошел и встал рядом с ним на краю крыши. Я знал, каким должен быть третий вопрос.

– Что мне надо сделать, чтобы учиться у вас именам? – спросил я.

Он спокойно, оценивающе посмотрел мне в глаза.

– Спрыгните, – сказал он. – Спрыгните отсюда, с крыши.

Тут-то я и понял, что все это было испытание. Элодин оценивал меня с тех пор, как мы встретились. Он помимо своей воли проникся уважением к моему упорству, он удивился, когда я обратил внимание на странный воздух в комнате. Еще немного – и он возьмет меня в ученики!

Но ему нужно было что-то еще – доказательство моей решимости. Наглядная демонстрация. Прыжок веры…

И тут мне вспомнился эпизод из истории: «Таборлин рухнул вниз, но не отчаялся. Ибо он знал имя ветра, и потому ветер подчинился ему. Заговорил он с ветром, и ветер ласково подхватил его в свои объятия. Он опустил Таборлина на землю легко, точно пушинку, и поставил его на ноги нежно, точно матушка поцеловала».

Элодин знает имя ветра!

И я, глядя ему в глаза, шагнул с края крыши.