Имя ветра

Поэтому я подпустил еще кое-какие сведения: меня приняли без рекомендательного письма. Магистры при поступлении выплатили мне три таланта, вместо того чтобы взять плату за обучение. Я много лет прожил на улицах Тарбеана, выжив только благодаря своей находчивости.

Я даже распустил несколько слухов, которые представляли собой чистый бред: вранье настолько нелепое, что люди повторяют его, невзирая на то, что это явная ложь. В моих жилах течет кровь демонов. Я вижу в темноте. Я сплю всего по часу за ночь. В полнолуние я разговариваю во сне на языке, которого никто не понимает.

Бэзил, бывший мой сосед по «конюшням», помог мне распустить эти слухи. Я сочинял байки, он их кое-кому пересказывал, а потом мы вместе наблюдали, как они распространяются, словно пожар по полю. Очень забавное было хобби.

Однако непрекращающаяся вражда с Амброзом влияла на мою репутацию куда сильнее, чем что-либо еще. Все были ошарашены тем, что я осмелился открыто бросить вызов могущественному наследнику аристократа.

В ту первую четверть между нами произошло несколько напряженных стычек. Не стану донимать вас подробностями. При встрече он мимоходом ронял какое-нибудь замечание, достаточно громко, чтобы слышали все присутствующие. Или насмехался надо мной под видом комплимента: «Не подскажешь ли, у кого ты так чудно подстригся?..»

Любой, у кого есть хоть капля здравого смысла, знал, как нужно себя вести с надменными аристократами. Портной, которого я изводил тогда в Тарбеане, знал, что надо делать. Терпеть, кланяться и стараться отделаться чем быстрей, тем лучше.

Но я всегда, всегда давал сдачи, и, хотя Амброз был умен и довольно-таки красноречив, с моим языком бродячего артиста ему тягаться было не по плечу. Я вырос на сцене, и моя эдемская находчивость неизменно обеспечивала мне победу в этих перебранках.

И все же Амброз упорно продолжал меня задевать, точно собака, которой не хватает ума держаться подальше от дикобраза. Он наскакивал на меня – и уходил с полной мордой иголок. И каждый раз мы расставались, ненавидя друг друга еще сильнее прежнего.

На это обратили внимание, и к концу четверти я обрел репутацию безрассудного храбреца. Но, по правде сказать, мне просто было не страшно.

Это разные вещи, понимаете? В Тарбеане я узнал, что такое подлинный страх. Я боялся голода, воспаления легких, стражников в кованых сапогах, старших мальчишек с ножами из битых бутылок. А противостояние с Амброзом не требовало никакой особой храбрости с моей стороны. Я просто не мог заставить себя его бояться. Он казался мне просто надутым шутом. Я считал его безобидным.

Ну и дурак же я был!

Глава 48 Интерлюдия. Молчание иного рода

Баст сидел в «Путеводном камне», стараясь держать руки на коленях неподвижно. Он успел насчитать пятнадцать вдохов-выдохов с тех пор, как Квоут произнес последнюю фразу, и невинная тишина, прозрачным омутом окружившая троих мужчин, начинала мрачнеть, превращаясь в молчание иного рода. Баст сделал еще один вдох, шестнадцатый, готовясь встретить то, чего он боялся.

Сказать, что Баст не боялся ничего, не сделало бы ему особой чести: ничего не боятся только дураки да священники. Однако же опасался он весьма немногих вещей, что правда, то правда. Ну вот, к примеру, высоты он не любил. И сильных летних бурь, что случаются в здешних местах, когда все небо чернеет и вековые дубы выворачивает с корнем – во время них ему делалось неуютно, он чувствовал себя очень маленьким и беззащитным.

Но, если так подумать, по-настоящему он не боялся ничего: ни бурь, ни высоких лестниц, ни даже скреля. Баст был отважен благодаря тому, что практически не ведал страха. Ничто не заставило бы его побледнеть – а если бы даже и заставило, то ненадолго.

Ну нет, разумеется, мысль, что кто-нибудь может причинить ему боль, Басту не нравилась. Пырнуть жестоким железом, прижечь раскаленными угольями, все вот это. Но, если ему не нравилось видеть свою кровь вне тела, это еще не значит, что он по-настоящему этого боялся. Ему просто не хотелось, чтобы такое случилось. Чтобы по-настоящему чего-то бояться, об этом надо задумываться. А поскольку наяву разум Баста ничто так долго не донимало, то в душе он ничего по-настоящему и не боялся.

Однако же души меняются. Десять лет назад Баст полез на высокий реннел, чтобы достать плод для девушки, которая ему сильно нравилась, и сорвался. Оступившись, он целую минуту провисел вниз головой, прежде чем наконец упал. И за эту долгую минуту в душе у него укоренился мелкий страх, и с тех пор он остался с ним навсегда.

И вот не так давно Баст таким же образом обзавелся еще одним страхом. Год назад Баст был настолько бесстрашен, насколько вообще может быть бесстрашно любое разумное существо. Но теперь Баст боялся молчания. Не обычного молчания, которое возникает просто оттого, что ничто вокруг не шевелится и не производит шума. Баст боялся того глубокого, усталого молчания, которое временами собиралось вокруг наставника, окутывая его незримым покрывалом.