Имя ветра

– Ну да, наверное… – с сомнением сказал я. И нарочно настроил каждую струну чуть не в тон с остальными. Взял аккорд, прислушался к дребезжащему звуку. И стал с кислой миной всматриваться в гриф. – Тут, по-моему, гриф треснутый…

Я взял минорный аккорд – он звучал еще противнее.

– Звук какой-то хриплый, вам не кажется?

Я взял аккорд еще раз, погромче.

– Три и две? – с надеждой спросил хозяин.

– Да я не себе! – сказал я, будто поправляя его. – Я бы братишке взял. А то этот пащенок все время за мою хватается.

Я еще раз взял аккорд и поморщился.

– Не то чтобы я его очень любил, но я все же не настолько жесток, чтобы покупать ему лютно со сломанным грифом…

Я сделал многозначительную паузу. Когда хозяин ничего не сказал, я уточнил:

– За три и две – нет…

– За три ровно? – с надеждой спросил он.

На вид я держал лютню небрежно, кое-как. Однако в глубине души я впился в нее до побелевших костяшек. Я даже и не надеюсь, что вы поймете. Когда чандрианы убили мою труппу, они уничтожили все, что у меня когда-либо было похожего на семью и на дом. Но когда в Тарбеане разбилась лютня моего отца, в каком-то смысле было еще хуже. Я как будто остался без руки, без ноги, без глаза, без какого-то жизненно важного органа. Без музыки я годами скитался по Тарбеану полуживым, словно инвалид войны или восставший мертвец.

– Послушайте, – сказал я ему напрямик, – я могу заплатить два и две, это все, что у меня есть. – Я достал кошелек. – Сойдемся на этом, либо эта жуткая вещь будет пылиться у вас на верхней полке еще лет десять.

Я встретился с ним взглядом, стараясь не показывать, как отчаянно мне нужна эта лютня. Я готов был на все, чтобы ее заполучить. Я готов был плясать на снегу нагишом. Готов был ползать у него в ногах, дрожа от отчаяния, суля ему все, все что угодно…

Я отсчитал два таланта и две йоты и выложил их на прилавок – почти все деньги, что я копил на оплату обучения в этой четверти. Каждая монета резко клацала, когда я придавливал ее к столу.

Владелец лавки смерил меня долгим оценивающим взглядом. Я клацнул о прилавок еще одной монетой и стал ждать. Когда он, наконец, потянулся за деньгами, на лице у него было то самое измученное выражение, которое я привык видеть на лицах ломбардщиков.

Деви отворила дверь и улыбнулась:

– Ну надо же, а я-то думала, я тебя больше не увижу! Входи, входи.

Она заперла за мной дверь и направилась к столу.

– Однако нельзя сказать, что я разочарована.

Она оглянулась через плечо и сверкнула своей бесенячьей улыбочкой.

– Очень уж мне хотелось с тобой замутить!

Она села.

– Ну что, два таланта?

– Да нет, пожалуй, лучше четыре, – сказал я. Этого мне как раз хватит на то, чтобы оплатить обучение и койку в «конюшнях». Я-то мог ночевать и на улице, на ветру, под дождем. Но лютня была достойна лучшего.

– Отлично! – сказала Деви, доставая пузырек и булавку.

Кончики пальцев нужны были мне целыми, так что я уколол себя в запястье и дождался, пока три капли крови соберутся и медленно скатятся в коричневый пузырек. Я протянул пузырек Деви.

– Давай булавку тоже туда.

Я послушался.

Деви смочила пробку бутылочки чем-то прозрачным, и воткнула ее в горлышко.

– Замечательный клей, твои приятели с того берега его придумали, – объяснила она. – Теперь я не могу открыть бутылочку, не разбив ее. Когда расплатишься, получишь ее обратно целой и невредимой и сможешь спать спокойно, зная, что я себе ничего не оставила.

– Разве что у тебя есть растворитель, – заметил я.

Деви пристально взглянула на меня:

– А ты малый недоверчивый, а?

Она порылась в ящике, достала сургуч и принялась греть его над лампой на столе.

– Я так понимаю, у тебя нет ни печати, ни кольца, ни чего-то еще подобного? – сказала она, залив сургучом горлышко бутылочки.

– Будь у меня кольцо, которое можно продать, меня бы тут не было, – честно ответил я и прижал к сургучу большой палец. Палец оставил узнаваемый отпечаток. – Ничего, так сойдет.

Деви алмазным карандашом нацарапала на боку пузырька номер, потом достала клочок бумаги. Что-то написала, потом помахала рукой, чтобы чернила поскорее высохли.

– Можешь отнести это любому ростовщику на том берегу или на этом! – весело сообщила она, вручая мне записку. – Приятно было иметь с тобой дело! Не пропадай.

В универ я возвращался с деньгами в кошельке, и плечо мне приятно оттягивал ремень лютни. Лютня была подержанная, страшненькая и обошлась мне очень дорого: я заплатил за нее деньгами, кровью и душевным покоем. Я любил ее как дитя, как воздух, как свою правую руку.

Глава 51 Смола и жесть

В начале второй четверти Килвин разрешил мне изучать сигалдри. Кое-кто вскидывал брови в недоумении, но только не в фактной: я показал себя добросовестным работником и прилежным учеником.

Сигалдри, если по-простому, это набор инструментов для перераспределения сил. Симпатия, воплощенная в материале.

Вот, к примеру, если начертать на одном кирпиче руну «уле», а на другом руну «док» – кирпичи слипнутся, как будто соединенные цементом.