Имя ветра

Я и сам знал, что плачевно неопытен, когда речь идет о женщинах, но признаваться в этом было не обязательно. Так что я только отмахнулся и слез с табурета.

– Сдается мне, что перепихнуться по-быстрому за барной стойкой – все-таки не совсем то, чего она хотела. – Я отхлебнул воды и одернул плащ. – А теперь мне надо отыскать мою Алойну и выразить ей свою глубочайшую признательность. Как я выгляжу?

– А какая разница? – спросил Вилем.

Симмон дернул Вилема за рукав:

– Ну, разве ты не видишь? Он охотится на куда более опасную дичь, чем какая-то пышногрудая дочка советника!

Я с отвращением махнул на них рукой и направился прочь через зал, заполненный народом.

На самом деле, я понятия не имел, как ее найти. Какая-то глупая романтическая часть моей души полагала, будто я узнаю ее сразу, как только увижу. Если она хоть наполовину столь ослепительна, как ее голос, она должна сиять, точно свеча в темной комнате.

Но стоило мне об этом подумать, как другая, более разумная, часть меня принялась нашептывать мне во второе ухо: «Даже и не надейся. Не смей надеяться, что хоть одна женщина может сиять так же ярко, как тот голос, что пел партию Алойны». И, хотя слова этого голоса звучали неутешительно, я понимал, что он говорит разумно. Я приучился слушаться его на улицах Тарбеана – там он спасал мне жизнь.

Я обошел весь нижний уровень «Эолиана», ища, и сам не зная, кого ищу. Время от времени кто-то улыбался мне или махал рукой. Минут через пять я перевидал все лица, которые можно было увидеть, и поднялся на второй ярус.

Это было нечто вроде амфитеатра, однако вместо рядов сидений там стояли восходящие ряды столов, с которых был хорошо виден нижний этаж. Я пробирался между столов, разыскивая свою Алойну, а моя благоразумная половина все нашептывала: «Даже и не надейся! Ничего не дождешься, кроме разочарования. Она окажется далеко не так прекрасна, как ты воображаешь, и ты впадешь в отчаяние».

Когда я закончил обходить второй ярус, во мне пробудился новый страх. А вдруг она ушла, пока я сидел у стойки, упиваясь метеглином и похвалами? Надо было сразу подойти к ней, упасть на одно колено и поблагодарить ее от всей души… А вдруг она ушла? А вдруг никто не знает, кто она была и куда делась? Когда я стал подниматься на верхний ярус «Эолиана», под ложечкой у меня заметно сосало.

«Вот видишь, до чего тебя довела твоя надежда! – твердил мне голос. – Она ушла, и тебе не осталось ничего, кроме яркого, дурацкого воображаемого образа. Вот и мучайся теперь!»

Последний ярус был меньше всех: он узким полумесяцем обнимал три стены, высоко над сценой. Здесь столы и лавки стояли свободнее, и народа было поменьше. Я обратил внимание, что на этом ярусе обитают все больше парочки, и, переходя от столика к столику, чувствовал себя так, будто подглядываю в замочную скважину.

Стараясь держаться как ни в чем не бывало, я вглядывался в лица тех, кто сидел, болтал и пил. Чем ближе я подходил к последнему столику, тем сильней нервничал. Сделать вид, что я просто проходил мимо, было невозможно: столик находился в самом углу. За ним, спиной ко мне, сидели двое людей: один со светлыми волосами, второй с темными.

Когда я подошел ближе, светловолосый расхохотался, и я мельком увидел горделивое лицо с тонкими чертами. Мужчина. Я перевел взгляд на женщину с длинными черными волосами. Моя последняя надежда. Я знал, что никто, кроме нее, моей Алойной быть не может.

Я обошел столик, и увидел ее лицо. Точнее, его лицо. Они оба оказались мужчинами. Моя Алойна ушла. Я ее потерял, и, осознав это, почувствовал себя так, будто мое сердце вывалилось со своего места в груди и ухнуло куда-то ближе к ногам.

Они подняли глаза, светловолосый мне улыбнулся.

– Погляди-ка, Трия, юный шестиструнник явился засвидетельствовать нам свое почтение! – Он смерил меня взглядом: – А вы недурны собой! Не желаете ли выпить с нами?

– Н-нет, – смущенно выдавил я. – Я просто искал одного человека…

– Ну, так вы его нашли, и даже сразу двоих! – непринужденно ответил он, коснувшись моей руки. – Меня зовут Фаллон, а он – Трия. Присаживайтесь, выпейте с нами! Обещаю, что не дам Трии утащить вас к себе домой. Он, знаете ли, без ума от музыкантов!

Он обаятельно улыбнулся.

Я что-то пробормотал в извинение и побрел прочь. Я был слишком расстроен, чтобы беспокоиться из-за того, не выставил ли я себя дураком.

Пока я безутешно пробирался к лестнице, моя благоразумная половина воспользовалась случаем, чтобы позудеть. «Вот что выходит, когда надеешься! – твердила она. – Ничего хорошего! И то сказать, оно и к лучшему, что ты ее не нашел. Не может быть, чтобы она была так же прекрасна, как ее голос. Этот голос, светлый и ужасный, как расплавленное серебро, как лунный свет на речных валунах, как пером по губам…»

Я направлялся к лестнице, упорно глядя в пол, чтобы кто-нибудь не попытался завязать со мной разговор.