Имитация науки. Полемические заметки

Труд С. А. Королева – это, в сущности, не научное исследование, а развернутая до размеров статьи инвектива. Обвиняемой стороной является власть, контуры которой никак не определяются. Член оперативного комсомольского отряда – агент власти, вахтер, дежурный администратор – тоже. Но такое безразмерное толкование власти не приближает нас к пониманию реальных процессов, а отдаляет от него. Некоторые высказывания С. А. Королева можно понять в том смысле, что он противник любой власти. Но это позиция явно контрпродуктивная, потому-то в статье она последовательно и не проводится. Общий пафос сочинения С. А. Королева состоит в осуждении вполне конкретной власти, а именно советской, использовавшей «регламентирующие технологии». И вахтеры, и дежурные администраторы общежитий превращены волею автора в ответчиков именно за эту власть. Почему автор решил прибегнуть к такому грубому упрощению? Думаю, всё дело в том, что иначе невозможно было бы выполнить то идеологическое задание, которое он сам себе дал: заклеймить общежитие советских времен как явление невообразимо ужасное, гнусное и отвратительное.

А возьмем его трактовку мотивов поведения, как сейчас принято говорить, участников социальной интеракции. Он считает, что власть (не забудем, что на самом деле администрация общежития) лицемерит, предъявляя студенту завышенные, явно невыполнимые требования. А студент отвечает на это лукавством, для вида произнося формулы покаяния в тех случаях, когда власть этого требует. В итоге

«апофеозом взаимной согласованной фиктивности стала реанимация давно, казалось бы, ушедших в небытие симбиотических отношений господина и холопа»[463].

Ну почему не вассала и сюзерена? Не вождя племени и рядового общинника? Как вообще С. А. Королев ухитрился отыскать отношения господства и подчинения в обществе, главным принципом организации которого являлся как раз эгалитаризм? В обществе, где было официально принято (и воспринималось как вполне естественное) обращение «товарищ», люди, если верить С. Королеву, делились на господ и холопов. Ну, а как дело обстоит в том обществе, где официальным обращением является «господин»? И с помощью какого социологического рентгеновского аппарата С. Королев обрел способность прозревать мотивы людей? На каком основании он утверждает, что выражения сожаления о совершенных проступках, которые встречаются в изученных им объяснительных записках, являются неискренними? Приведенное им объяснение Р-ка В. мне, например, кажется вполне чистосердечным. Еще бы: молодой человек хотел выручить юную любительницу «сексуальной практики», в итоге она оказалась в стороне, а он за свое простодушие и доверчивость вынужден был отдуваться. И я верю, что «всё то, что он передумал после этого случая», для него действительно стало «залогом неповторимости его в будущем в любых формах».

Любая теория, если она претендует на научность, находится в согласии с принципом (бритвой) Оккама. Это означает, что при объяснении фактов ученый всегда использует гипотезы простые и естественные. Апологет же прибегает к гипотезам сложным и искусственным. В статье С. А. Королева мы читаем:

«Если в хрущевское время игра в карты еще могла стать причиной исключения из университета, то в “период застоя” наказание чаще всего ограничивалось тем, что представители администрации здесь же, на месте, изымали орудие нарушения (карты), а нарушителям приходилось писать покаянные объяснительные записки»[464].

О чем говорит такая эволюция? Человек, не получивший гранта РГНФ на написание статьи об эрозии регламентирующих практик, скажет: «Мы видим перед собой общее смягчение регламентации, что в полной мере согласуется с тенденциями на уровне макросоциума». Но С. А. Королев такой грант получил, а это ко многому обязывает. И вот он сочиняет типичную ad hoc теорию:

«В большинстве случаев власть вовсе не стремится выявить фиктивность подчинения индивидов, максимально жестко покарать нарушителей и в конечном счете преодолеть эту фиктивность. Скорее она стремится сохранить благопристойное статус-кво»[465].

Какая, извините, фиктивность подчинения, если право на исключение из вуза за художества в общежитии было вполне реальным и в некоторых случаях действительно применялось?

Развивая свою концепцию, С. А. Королев продолжает: