Императив. Беседы в Лясках

— Да, большинства. Но можно было голосование сейма сорвать одним голосом, хотя первые 200 лет никто этого не делал. Так что это был такой наш миф о государстве, которое было для своего времени очень передовым. Но не надо забывать, что Польша довольно поздно присоединилась к христианским нациям. А в этом христианском мире жила идея Римской империи, гласившая, что христиане не должны между собой воевать. Но, конечно, на Западе недолго так было. Карл Великий и те времена, когда все надеялись, что если мы все объединимся, то не будем воевать между собой и сможем защититься от арабов, которые нападали на Францию и захватили Испанию, заселили всю Северную Африку. А с другой стороны нас окружали монголы. И тогда мы, как будто поздно, но вошли в христианскую семью и глубоко поверили, что это на самом деле для нас шанс.

— Это тоже Пясты?

— Это уже под конец династии Пястов, прежде всего это заслуга Ягеллонов. И это Ренессанс. В те времена страх перед диктатурой, перед властью короля, который будет решать за нас, был очень сильным. Король в Польше всегда был довольно слабым, и только если он добился личной популярности, мог позволить себе более смелые поступки.

— Как Ян Собеский[72], например.

— Да, он был последним, кому это удалось.

— И после этого, уже к XVIII веку, такая свобода шляхты и контроль парламента за всем — это стало слабостью?

— Да, потому что моральный уровень этой шляхты снизился и образованность ее стала гораздо ниже.

— А почему?

— Ну, может быть, в этом виновато украинское зерно — люди стали намного богаче и почувствовали себя защищенными, они уже не боялись. А в истории важно, чтобы мы боялись: если мы не боимся, у нас нет сил, чтобы защититься.

— И что произошло с Первым разделом Польши?

— Ну, Первый, Второй, Третий — это уже был просто постепенный распад. Последний король — Понятовский[73] — пробовал что-то защитить, но уже выхода не нашел. Его главным противником была Екатерина II, она была все-таки опытным политиком и вместе с Габсбургами в Вене и Гогенцоллернами в Берлине добилась того, чего хотела. А состояние духа в Польше уже так упало, что, правду сказать, Гродненский сейм согласился.

— Как получилось, что именно сейм фактически сдал страну?

— Вы знаете, мы говорим — это так школа нам помогает, — что там все-таки солдаты царские окружали сейм…

— А как же честь?

— А что честь? Мы ее потеряли. Я привозил в музей в Лазенках такую бумагу, ее мне подарил армянский коллекционер, было издано 300 экземпляров этого документа, в котором польские аристократы голосовали против независимости. Сдались Российской империи, Австрии и Прусскому королевству. Это было, конечно, для всех нас очень позорным, за это пришлось потом страдать весь XIX век.

— Почему народ принял это решение?

— Народа не было в те времена, нельзя сказать так — народ: крестьянин не знал, в какой стране он живет, он не почувствовал в первый момент разницы — у него был тот же самый помещик, те же самые налоги. Это выглядело похоже, люди не чувствовали изменений. Только Наполеон принес народу чувство, что они — народ, что они суверенны, раньше такого не чувствовалось. Поэтому я думаю, что народ этого не заметил просто.

^{Славомир Идзяк, кинооператор, с которым сняли 14 фильмов, 1993 г.}

— То есть получается, что шляхта продала независимость за сохранение собственной роли?

— Да, можно и так сказать, что за сохранение, но там трудно сказать, что «за». Они под нажимом сказали себе, что это не так важно. И это даже не вся шляхта, но подкупленные аристократы, в большинстве это знатные семьи, они на это согласились, поэтому у нас антиаристократические настроения были всегда очень сильными после этого. То, как это произошло, осталось в памяти: это сделали несколько великих семей. И мы видели этот документ — почти все родственники моей жены есть, но есть одна семья, которая не подписалась под этим, это семья Замойских. Это одна из аристократических семей, она этого позора не разделяет.

— Приход Наполеона дал какую-то свободу Польше?

— Конечно. Дал огромную надежду: было Варшавское княжество[74], он ввел другие законы. Мы, конечно, связывали наши надежды с Наполеоном. Если бы Наполеон победил Россию, Польша, конечно же, заново возродилась бы. В каких границах — не знаю. Думаю, вместе с Литвой, потому что еще в давние времена мы были объединены. Но нам интересно представить — и это очень обижает русских, не знаю почему, — а что было бы лучше для мира, для Европы, для России? Не было бы лучше, если бы Наполеон победил? Надо подумать, что это означало бы.