Когда к нему привезли Достоевского, он встретил его с нежною, почти отцовскою любовью и тотчас же высказался перед ним весь, передал ему вполне свой энтузиазм.
Открытее, искреннее и прямее Белинского я не знал никого.
Он сам признавался не раз:
– Что делать? Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить – это не в моей натуре…
Вообще открытие всякого нового таланта было для него праздником.
Один, всего один раз мне удалось затащить к себе Достоевского. Вот как я с ним познакомился.
В 1845 или 1846 году я прочел в одном из тогдашних ежемесячных изданий повесть, озаглавленную «Бедные люди». Такой оригинальный талант сказывался в ней, такая простота и сила, что повесть эта привела меня в восторг. Прочитав ее, я тотчас же отправился к издателю журнала, кажется, Андрею Александровичу Краевскому, осведомился об авторе; он назвал мне Достоевского и дал мне его адрес. Я сейчас же к нему поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках, молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет поношенный домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвал и выразил ему в восторженных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть, так мало походившая на все, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое старомодное кресло. Я сел, и мы разговорились; правду сказать, говорил больше я – этим я всегда грешил. Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его поехать ко мне запросто пообедать.
Достоевский просто испугался.
– Нет, граф, простите меня, – промолвил он растерянно, потирая одну об другую свои руки, – но, право, я в большом свете отроду не бывал и не могу никак решиться…
– Да кто вам говорит о большом свете, любезнейший Федор Михайлович, – мы с женой действительно принадлежим к большому свету, ездим туда, но к себе его не пускаем!
Достоевский рассмеялся, но остался непреклонным и только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце. Но скоро наступил 1848 год, он оказался замешанным в деле Петрашевского и был сослан в Сибирь, в каторжные работы.
Князь А. С. Меншиков
Князь Александр Сергеевич Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что они могли бы составить карманную скандальную историю нашего времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких.
В день бракосочетания императора Николая I в числе торжеств назначен был и парадный развод в Михайловском. По совершении обряда все военные чины надевали верхнюю одежду, чтобы ехать в манеж.
– Странное дело, – сказал кому-то князь Меншиков, – не успели обвенчаться и уже думают о разводе.
Однажды, явившись во дворец и став перед зеркалом, Меншиков спрашивал у окружающих: не велика ли борода у него? На это такой же остряк, генерал Ермолов, отвечал ему: «Что ж, высунь язык да обрейся!»
Одному важному лицу подарена была трость, украшенная бриллиантами.
– А я бы, – сказал Меншиков, – дал ему сто палок!
Один из трех братьев-богачей, полковник Лазарь Акимович Лазарев, потомок, женатый на принцессе курляндской, племяннице жены Талейрана, любил хвастаться этим и часто повторял: мой дядя Талейран, мой дядя Талейран. Однажды он отпустил это хвастовство при князе Меншикове.
– Ошиблись, – заметил ему Меншиков, – вы хотели сказать: мой дядя Тамерлан!
Некоему П., в 1842 году, за поездку на Кавказ, пожаловали табакерку с портретом. Кто-то находил неприличным, что портрет высокой особы будет в кармане П.
– Что ж удивительного, – сказал Меншиков. – Желают видеть, что в кармане у П.
Лев Алексеевич Перовский, с самого поступления в министры внутренних дел, обратил на себя общее внимание многими распоряжениями, которыми он предупреждал голос и нужды народные: он преобразовал полицию, ввел надзор за продажею съестных припасов, постановил таксу даже гробам, старался истребить мошенников и проч. Меншиков рассказывал:
– Иду я по Невскому. Вдруг какой-то мальчик, указывая на шедшего впереди меня человека, спросил меня: видишь ли, кто это идет? Вижу – отвечал я.
– Да знаешь ли, кто это?
– Знаю, – отвечал я, – это Перовский.
– Ну, так дай мне грош, – сказал мальчик.
– За что же, – спросил я его.
– За то, – отвечал мальчик, – что я указал тебе человека, каких немного в Петербурге.