Платов приказал Смирному написать письмо герцогу де Ришелье. Смирной написал: «герцог Эммануил… и пр.»
– Какой он герцог, напиши: дюк.
– Да, ваше сиятельство, герцог – все равно, что дюк.
– Вот еще, станешь учить; дюк поважнее: герцог ни к черту не годится перед дюком.
Платов писал не Варшава, но Аршава. Ему это заметили.
– Что тут толковать, – отвечал Платов, – она Аршава, а не Варшава, – бунтовщики прозвали ее Варшавой.
Денис Давыдов уверял, что, когда Ростопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рома, сказал: «Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все – пьяницы».
Генерал А. П. Ермолов
У Ермолова спрашивали об одном генерале, каков он в сражении. «Застенчив», – отвечал он.
При нем же (А. П. Ермолове) говорили об одном генерале, который во время сражения не в точности исполнил данное ему приказание и этим повредил успеху дела. «Помилуйте, – возразил Ермолов, – я хорошо и коротко знал его. Да он, приличной отменной храбрости, был такой человек, что приснись ему во сне, что он в чем-нибудь ослушался начальства, он тут же во сне с испуга бы и умер».
При преобразовании главного штаба и назначении начальника главного штаба, в царствование императора Александра, он же сказал, что отныне военный министр должен бы быть переименован в министра провиантских и комиссариатских сил.
Вскоре после учреждения жандармского ведомства Ермолов говорил об одном генерале: «Мундир на нем зеленый, но если хорошенько поискать, то, наверно, в подкладке найдешь голубую заплатку».
Прибыв в Москву, Ермолов посетил во фраке дворянское собрание; приезд этого генерала, столь несправедливо и безрассудно удаленного со служебного поприща, произвел необыкновенное впечатление на публику; многие дамы и кавалеры вскочили на стулья и столы, чтобы лучше рассмотреть Ермолова, который остановился в смущении у входа в зал.
Жандармские власти тотчас донесли в Петербург, будто Ермолов, остановившись напротив портрета государя, грозно посмотрел на него!!!
Великий князь Константин Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А. П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз, они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от великого князя несколько писем. При свидании великий князь спросил его:
– Ну что, ты разобрал мои письма?
Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.
– Так принеси их, я прочту тебе, – сказал великий князь.
Ермолов принес письма; но великий князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал.
Инспектируя однажды роту артиллерии, которой командовал Алексей Петрович Ермолов, Аракчеев нашел артиллерийских лошадей в неудовлетворительном состоянии и при этом строго заметил:
– Знаете ли, сударь, что от этого зависит вся репутация ваша!
– К несчастью, знаю, – отвечал Ермолов, – наша репутация часто зависит от скотов.
Адмирал Чичагов, после березинской передряги, впал в немилость и невзлюбил Россию, о которой, впрочем, говорят, отзывался он и прежде свысока и довольно строго. Петр Иванович Полетика, встретившись с ним в Париже и выслушав его нарекания всему, что у нас делается, наконец сказал ему со своей язвительной откровенностью: «Признайтесь, однако же, что есть в России одна вещь, которая так же хороша, как и в других государствах». – «А что, например?» – спросил Чичагов. – «Да хоть бы деньги, которые вы в виде пенсии получаете из России».
Кажется, Полетика сказал: «В России от дурных мер, принимаемым правительством, есть спасение: дурное исполнение».
В Московской губернии в осеннюю и дождливую пору дороги были совершенно недоступны. Подмосковные помещики за 20 и 30 верст отправлялись в Москву верхом. Так езжал князь Петр Михайлович Волконский из Суханова; так езжали и другие. Так однажды въехал в Москву и фельдмаршал Сакен. Утомленный, избитый толчками, он на последней станции приказал отпрячь лошадь из-под форейтора, сел на нее и пустился в путь. Когда явились к нему московские власти с изъявлением почтения, он обратился к губернатору и спросил его, был ли он уже губернатором в 1812 году, и на ответ, что не был, граф Сакен сказал: «А жаль, что не были! При вас Наполеон никак не мог бы добраться до Москвы».
А. П. Протасов
О
днажды А. П. Протасов, служа при московском военном генерал-губернаторе, приехал вечером к графу Ростопчину, своему дальнему родственнику, который был тогда уже в отставке и жил в Москве, хотя и не забытым, но, как человек частный, уединенно.
Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела одна свеча.