Империй призрачных орлы. Как русская епархия в Америке послужила фактором в развязывании Первой мировой войны

Ленин, предельно прагматичный в политике, правильно назвал самый нерв конфликта. Но, ненавидя религию с такой же, если не с большей силой, с какой он ненавидел институт имперской власти и правящую династию, он был слеп к идеалистическому настрою царя, для которого именно его романтически понимаемая миссия «отца» и «заступника» славян и православных оказалась основным движущим мотивом вступления в войну. В сознании царя эта война, коли она уже началась, должна была стать освободительной для русинского населения Галиции, которое, как вещал «Американский вестник» и пропагандировало Русско-Галицкое общество в Петербурге, ждало религиозной свободы от русского царя. В Тихоновском монастыре в Пенсильвании стоит скромная Успенская церковь. И сейчас трудно поверить, что ее постройка была превращена в живой лозунг, ибо строилась она, по объявлениям «Американского православного вестника», как «храм-памятник» в «память священной войны с немцами за освобождение Прикарпатской Руси и всего славянства».[358] Русская православная риторика, исходящая аж из Америки, и действия русской государственной и церковной администрации (подчеркиваем – не армейской) на территории Галиции в первые же недели войны лишь подтверждали худшие австрийские опасения. В самый день объявления войны епископ Александр (Немоловский), временно управлявший американской епархией, обратился ко всем «пастырям и пасомым» епархии с посланием, полным панславянской риторики, называя войну «святой освободительной!», «войной за освобождение от тяжкого швабского ига несчастной многострадальной Прикарпатской Руси, за освобождение изнывающих в Австрийском рабстве сербов, хорватов, босняков, герцеговинцев, чехов, словаков».[359]

Похоже, что царь мыслил в тех же терминах применительно к Галиции. Записи в его дневнике тех дней показывают, что Галиция была в центре его внимания. Запись от 29 июля (вторник) гласит: «27 июля наши 10-я и 11-я кавал. дивизии, перейдя границу, имели удачные дела с австрийскими войсками». А уже через два дня царь принимает гр. Владимира Бобринского, знакомого нам по Русско-Галицкому благотворительному обществу, и посылает его на Галицийский фронт, о чем свидетельствует следующая запись от 1 августа (пятница): «…После завтрака (у меня был) Владимир Бобринский, кот. поступил из Гос. Думы в Гусарский полк и будет состоять в штабе 8-го корпуса у Радко Дмитриева». Само назначение бывшего председателя Галицко-Русского общества в штаб генерала Радко Дмитриева не случайно. Радко Дмитриев, «болгарский герой», еще во время Балканских войн стремился перетянуть Россию безоговорочно на болгарскую сторону, и, как утверждал Родзянко, в 1913 году приезжал в Петербург с «секретной миссией повергнуть к стопам» Государя Константинополь.[360] С началом войны, когда Болгария заняла пронемецкую позицию, Дмитриев стал воевать на русской стороне, и в его армии, кроме самих русских, собрались другие славяне, в первую очередь из народностей Австро-Венгрии. И Радко Дмитриев, и Бобринский должны были превратить войну между империями в гражданскую войну подданных Австро-Венгрии. Как пишет Б. И. Цветков о роли Чехословацкого корпуса в Первой мировой войне, а затем в русской гражданской войне, «почин в создании воинских частей из представителей славянских народов Австро-Венгрии принадлежал "Чешскому национальному комитету" (ЧНК) – организации чехов-колонистов в Российской империи. Уже 25 июля 1914 г., в день официального объявления войны, ЧНК принял обращение к императору Николаю». Поддерживая эту инициативу, Совет министров уже 30 июля 1914 г. принял решение о формировании Чехословацкой дружины, которая вошла в состав 3-й армии генерала Радко Дмитриева. Эта дружина уже в октябре выступила на фронт и участвовала в знаменитой Галицийской битве. Верховный главнокомандующий российской армией великий князь Николай Николаевич разрешил принимать в ряды дружины военнопленных чехов и словаков и других славян. В рядах этой чехословацкой дружины, которая потом, принимая в себя военнопленных, разрослась в целый Чехословацкий корпус, начинали службу политические и военные деятели будущей Чехословацкой республики.[361] Очевидно, что были в составе этой армии и русины, поскольку четкого деления между русинами и словаками не было, а позднее, в 1919 году, Подкарпатская Русь вошла в состав Словакии как русинская автономная область внутри Чехословацкой республики.