Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

В 1929 году советский режим инициировал то, что некоторые ученые метко назвали революцией сверху, – новую политику стремительной индустриализации и коллективизации сельского хозяйства – и объявил о «великом переломе» и разрыве с прошлым. Эта попытка ускорить революцию сопровождалась кампанией на идеологическом фронте. В центре ее стояла борьба между двумя системами знаний: системой бывших имперских экспертов западноевропейской ориентации и системой активистов политпросвета и других членов партии, проникнутых марксизмом-ленинизмом[778]. К 1929 году партия успешно распространила по всему Советскому Союзу культурные и научные учреждения; новые партийные ячейки объединили этнографов и активистов, чье сотрудничество не обходилось без конфликтов. В течение следующих трех лет партия стремилась еще усилить контроль над «машиной репрезентации»[779] и еще крепче взяться за бразды правления в том, что касалось представления Советского Союза и его народов в экспозициях, фильмах, праздниках, печатных изданиях и других средствах массовой информации.

Партия и Наркомпрос распространили эту кампанию на этнографический отдел в феврале 1929 года, выпустив несколько резолюций о роли музеев в Советском Союзе. Объявив о завершении «восстановительного периода» и начале эпохи «социалистического строительства», они призвали все музеи, включая этнографический отдел, сосредоточиться на «культурном перевоспитании масс». Эти резолюции описывали этнографический отдел Русского музея как «могучий центр культурной революции» (благодаря его важной культурно-просветительской работе) и требовали радикально реконструировать его постоянную экспозицию «на марксистской основе». В частности, отдел должен был показать, каким образом революция и ленинский подход к национальному вопросу содействовали экономическому и культурному развитию всех народов СССР. В резолюциях отмечалось, что в этой работе могут участвовать и коммунисты, и беспартийные, стоящие «на марксистской, советской платформе»[780].

Следуя указаниям партии и Наркомпроса, методическая партийная ячейка этнографического отдела потребовала немедленного «полного переустройства» постоянной экспозиции музея. Она повторила утверждение, которое только что стало для нее очевидным: в эпоху революционных изменений уже неприемлемо сочетать новые нарративы с устаревшими экспозициями или прикрывать пережитки прошлого речами о прогрессе. В ответ на критику отдел учредил специальную комиссию из десяти человек (куда вошли самые опытные этнографы, а возглавил их Самойлович) и поручил ей разработать план новой общемузейной экспозиции, посвященной народам Советского Союза. Партийная ячейка поручила новой Комиссии по реконструкции экспозиции этнографического отдела построить новую экспозицию «на марксистской основе» и «осветить… те резкие изменения в бытовом укладе всех, и особенно культурно отсталых, народов, населяющих Союз, которые явились результатом событий последних лет». В остальном она предоставила новой комиссии свободу действий[781]. В 1929 году официальный нарратив о народах СССР, как и сам Советский Союз, еще был в процессе формирования.

Этнографы, работавшие в комиссии, со своей стороны, решили, что директива по поводу реконструкции постоянной экспозиции отдела открывает перед ними долгожданную возможность. В апреле 1929 года они начали обсуждать два вопроса, давно волновавшие их. Во-первых, какие народы следует включить в экспозицию: только доминирующие или все народности Советского Союза? Во-вторых, распределить ли постоянную экспозицию по «этническому признаку» или по национальным территориям? Руденко продолжал настаивать, что экспозиция должна подчеркивать связи между культурой, территорией и этносом, а Крыжановский – что она должна быть распределена по народностям. Александр Миллер, куратор кавказской и туркестанской коллекций, утверждал, что «в научном отношении важен признак этнический», «в экспозиционном же отношении единственно правильным принципом является принцип территориальный»[782].