Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

С лета 1931 по весну 1932 года, когда по Украине распространялся голод, посетители этого ленинградского музея записывали свои отзывы о новой украинской экспозиции. Большинство отзывов отражают значительную степень политической индоктринации[805]. Некоторые посетители повторяли официальные партийные фразы о преобразовании села и критиковали отсутствие выразительной репрезентации послереволюционного быта в экспозиции[806]. Один посетитель (красноармеец) отметил, что «Украина – житница Союза и республика сплошной коллективизации, отсюда ясно, что украинское село резко изменилось». Он жаловался: экспозиция «не отражает» «резкие социальные сдвиги, коренной переворот в экономике села и т. д.»[807]. Другой посетитель (рабочий) заметил: «В решающий год закончили мы с большой победой в СССР, а также и на Украине, а это из выставки видно мало». По его мнению, экспозиция должна была документировать распространение колхозов и успешную борьбу против кулаков[808]. Другие посетители отмечали, что экспозиция «механистически» отделяет украинское село от города и совершенно не показывает, как украинское зерно помогает индустриализации. Где украинский пролетариат?[809] Иногда члены партийной ячейки записывали на полях книги отзывов свои комментарии, поддерживающие партийную линию, как они ее понимали; иногда отдел помещал эти комментарии и отзывы на обозрение посетителей музея. Когда один посетитель порекомендовал «дать карту УССР, [где] показывается рост социалист[ического] сектора сельского хозяйства в различных районах Украины», партийная ячейка ответила: «Рост социалист[ического] сектора [идет] так бурно, что на карте его нельзя отразить»[810].

Другие посетители, знавшие Украину из первых рук, указывали на ошибки и неточности экспозиции или жаловались на нереалистичное изображение Украины. Один красный командир из Киева указал, что изображение типичного жилища украинского середняка неточно, поскольку «пол должен быть не деревянным, а глиняным». Он добавлял, что, если это исправить, «тогда картина будет реальная»[811]. Женщина, подписавшаяся как украинская крестьянка из Харьковской области, пожаловалась на то, что в экспозиции неверно представлено ее село: «Слишком мало указано про Харьковичину, показано одного кулака [sic!], и такое впечатление, как будто там все кулаки»[812]. Примечательно, что ни красный командир, ни крестьянка не возражали против использования в экспозиции – и вообще в Советском Союзе – терминов «середняк» и «кулак». Крестьянка, например, чтобы очистить имя своего родного края, написала, что «больше всего зажиточных и кулаков мы имеем в Полтавск[ой] губ[ернии]». Она добавляла, что, поскольку сама она украинка, ее слова следует считать верными[813]. Другая посетительница поставила под вопрос термины «кулацкий» и «бедняцкий», которыми обозначались два тканых платка. Она не отвергла эти термины как таковые, но указала, что «работать на станке никому не воспрещалось, это зависело лишь от трудолюбия и способностей женщины», а значит, любая могла соткать платок любого типа[814]. В ответ член партийной ячейки написал на полях книги отзывов, что большинство платков «ткались специальными мастерами» и что «шелковые плахты» были дороги и доступны лишь зажиточным и кулакам[815].

Другие посетители все еще комментировали не только украинскую экспозицию, но и остальные, пока не реконструированные залы музея. Посетители, которые называли себя представителями коренных национальностей из других республик и потому, по их мнению, обладали «подлинным» знанием из первых рук о конкретных нерусских регионах, указывали на ошибки и пробелы в экспозиции. Один посетитель из Грузии написал, что экспонаты из Западной и Восточной Грузии перемешаны друг с другом и грузинам приписаны предметы горских евреев. Вдобавок он отметил, что экспонат, описанный как хевсурский женский костюм, на самом деле является мужским архалуком[816]. Каракалпакский студент указал, что «в отделении восточных народов есть маленький недостаток, т. е. у туркменов никогда не бывает черных хали [ковров], всегда красные яркие цвета» и что «туркменка больше похожа на казачку [казашку], чем на туркменку». Он также пожаловался на то, что «в этом музее нет каракалпакского»[817]. Польский рабочий-студент из Киева пожаловался на склонность музея идеализировать национальные меньшинства: