Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

В 1927 году, накануне первой пятилетки, советское правительство выделило дополнительные средства на научное исследование производительных сил Союза, и советские антропологи и этнографы отправились в поле, чтобы продолжить изучение расовых признаков и динамики культурных контактов[902]. В следующие два года эти эксперты – большинство которых работало в Бюро Госплана по изучению производительных сил – участвовали в десяти с лишним масштабных «комплексных» экспедициях с эксплицитными экономическими целями, связанными с первой пятилеткой[903]. Одна такая экспедиция летом 1927 года отправилась в Чувашскую АССР для изучения «производительных сил молодой республики» и для пропаганды «организации сельского хозяйства и развития местной промышленности»[904]. Главный отряд экспедиции исследовал геологию и почвы, а меньший – антрополого-этнографический – изучал население республики в расовом, лингвистическом и социально-гигиеническом отношениях. В антрополого-этнографическом отряде работали физические антропологи, этнографы и лингвисты из трех ленинградских учреждений: КИПС, Яфетического института (который специализировался в лингвистике) и Музея антропологии и этнографии (МАЭ). Этнограф и лингвист Н. Я. Марр (член КИПС и директор Яфетического института) возглавлял этот отряд и курировал его этнографическую программу. Борис Вишневский (физический антрополог из МАЭ) курировал антропологические исследования отряда, посвященные чувашам, и в частности их физическим и конституциональным сходствам и различиям с местными русскими, мордвой и мишарями[905].

Вишневский и его сотрудники изучали корреляцию между народностью и расовыми признаками. Они проводили исследования группы крови, собрали морфологические данные (размеры головы, рост, цвет кожи, глаз, волос) около тысячи мужчин и женщин и фотографировали «типичных» чувашей, мишарей, русских и мордвинов[906]. В своем отчете об экспедиции Вишневский отметил, что в целом группы крови распределены у чувашей иначе, чем у их русских соседей, но что переход между ними плавный и есть значительные различия между чувашами из разных районов. Он также описал заметные различия между чувашами и мишарями в распределении групп крови, цвета кожи, глаз и волос и заключил, что эти признаки «указывают на принадлежность мишарей к иной антропологической группе, чем чуваши»[907]. Вишневский не давал ценностных характеристик этим антропологическим группам и не пытался связать расовые признаки с конкретными культурными, поведенческими и психологическими признаками. Он показал, что картины расового и языкового смешения в этом регионе напоминают одна другую и что на основе доступных исторических данных можно считать это результатом миграций и расселения. Вишневский делал вывод, что изучение групп крови и диалектов может дать важную информацию об исторических взаимоотношениях разных народов[908].

В 1920‐х годах большинство экспедиций по исследованию «человека», подобно Чувашской экспедиции, предпринимало попытки сконструировать биосоциальный профиль изучаемой популяции, но при этом исследователи старались определить «расу» в «нейтральных» (или хотя бы не социобиологических) терминах[909]. Однако были и примечательные исключения. Например, антропологи и этнографы из комплексной экспедиции 1927 года на Дальний Восток провели прямую связь между биологическими и культурными признаками и даже предупреждали об опасности смешения рас. В опубликованном отчете экспедиции этнограф Владимир Арсеньев писал, что из народов Дальнего Востока «наиболее жизнеспособны» русские, китайцы, якуты и чукчи, тогда как тунгусы и другие «отсталые народности» этого региона обречены на вымирание. В том же отчете другой ученый (врач А. А. Белявский) предупреждал, что «метисация» русских «с низшей, более слабой расой» приведет к «ухудшению физической конституции славянской расы» и «славяно-русской национальности»[910]. Экспедиционные отчеты такого рода – не подтверждавшие официальной позиции, что все расы равны, а приобретенное сильнее врожденного, – были исключением из правила. Но в 1930‐х годах чиновники и эксперты приводили их как примеры, чтобы обосновать наступление режима на общественные науки и настоять на важности борьбы единым фронтом против расовых теорий.