Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Некоторые экспедиции 1920‐х годов, посвященные изучению «человека», имели физико-антропологическую направленность, другие же сосредоточивались на изучении связи между народностью и культурой. В большинстве этих экспедиций изучались народности, переселившиеся из одной части Советского Союза в другую и оказавшиеся «в новом этническом окружении» и «в новых для них природных условиях»[911]. Примером может служить экспедиция КИПС и этнографического отдела Русского музея в Амуро-Уссурийский регион Дальнего Востока в 1928 году. Экспедиция во главе с Руденко изучала украинских переселенцев, оценивая изменения в их хозяйственной организации и в быту. В частности, Руденко и его коллеги стремились определить «степень и характер влияния на украинцев более высокой земледельческой культуры корейцев». Кроме того, этнографы изучали, как прибытие украинцев повлияло на коренные народы этого региона – на удэгейцев, орочей и манегров[912]. Пока группа Руденко работала на Дальнем Востоке, другие этнографы КИПС и этнографического отдела занимались аналогичными исследованиями в Кубанском регионе Северного Кавказа: они изучали, как украинские переселенцы адаптируются к местным формам земледельческого труда, и оценивали процесс культурного обмена между ними и другими народностями региона[913]. Эти исследования переселенческих групп предшествовали насильственным депортациям в рамках коллективизации – и нет свидетельств тому, что этнографы предвидели зловещий характер таких операций. Однако этнографы, как и другие эксперты, ожидали, что режиму потребуется «перемещать» людей в «недонаселенные районы», чтобы было кому засевать поля и добывать полезные ископаемые. Идея «человека» как экономического ресурса, который можно перемещать и максимизировать – и который может адаптироваться к новой среде, – стала важной частью советского научного дискурса в 1920‐х годах и позволила подвести научную базу под сталинскую экономическую политику[914].

Небольшая, но важная часть антрополого-этнографических экспедиций тех лет проходила в сотрудничестве с немецкими учеными. Встреча Шмидт-Отта с Ольденбургом в 1926 году заложила основу для совместных экспедиций в Среднюю Азию и на Дальний Восток; некоторые из них имели медико-антропологическую направленность. Например, летом 1928 года советско-немецкая группа венерологов, серологов, врачей и других экспертов отправилась в Бурят-Монгольскую АССР для исследования высокой распространенности сифилиса среди бурятов в этой республике и для проверки влияния одного из лекарств на ход болезни[915]. С советской стороны в экспедиции участвовали два этнографа (в том числе Капитолина Вяткина из КИПС), которые на основе социально-гигиенического подхода изучали культурные причины распространенности данной болезни среди бурятов. Эти этнографы исследовали здоровье и санитарные практики местного населения и расспрашивали бурятов об их сексуальной жизни. И советские, и немецкие ученые характеризовали бурятов как «первобытный» народ с «отсталой» культурой, стоящий на грани вымирания. Но только советские исследователи сделали серьезную попытку оценить бурятскую культуру, которая, с их точки зрения, отражала экономические и социальные условия – а потому была способна к изменениям[916].

Бурят-Монгольская экспедиция еще не закончилась, а советские и немецкие генетики, патологи и другие эксперты уже планировали еще более амбициозную программу систематического совместного исследования «человека». В 1927 году советские и немецкие эксперты и правительства начали переговоры об учреждении германо-советской Лаборатории расовых исследований (Forschungsstätte für Rassenforschung) со специализацией на конституциональной медицине и патологии заболеваний. В конце 1927 года был основан филиал в Москве, а в 1930 году второй филиал – в Тбилиси, в Грузинской ССР. На базе тбилисского филиала немецкие и советские ученые начали изучать распространенность определенных заболеваний среди разных народностей Грузии и других регионов Кавказа[917].