Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Начало совместных немецко-русских расовых исследований на Кавказе совпало с подъемом национал-социализма в немецких университетах. В следующие два года отношения между советскими и немецкими учеными стали натянутыми, поскольку советские руководители начали воспринимать немецкие расовые теории как идеологическую угрозу. В Советском Союзе в дискуссиях с советскими коллегами немецкие патологи и антропологи по-прежнему определяли «расу» в «нейтральных» терминах, как «дифференцирующий фактор»[918]. Но в самой Германии антропологи укрепляли связи с «нордическим движением» и в расоведении совершался выраженный поворот к социобиологизму[919]. Замечания немецких ученых в Советском Союзе, что некоторые народности, например буряты, «примитивны», а их культуры «отсталы», приобретали новые обертоны, враждебные самим основам советского проекта, так как сочетались с утверждениями немецких антропологов в Германии, что существуют высшие и низшие расы – и что низшие расы, естественно, обладают «низшими культурами», не поддающимися реформированию. Именно в этом контексте «раса» стала для советского режима «проблемой».

ЭТНОГРАФИЯ И АНТРОПОЛОГИЯ В ГОДЫ «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА»

Сталинская амбициозная программа экономических и социальных преобразований – его «революции сверху» – была в высшей степени прометеевским замыслом[920]. Кампания быстрой индустриализации и «сплошной коллективизации» сельского хозяйства, начатая в 1929 году, имела целью закрыть зияющий провал между «идеалом» и «реальностью» Советского Союза и ускорить движение к социализму. Советские экономисты и теоретики считали коллективизацию краеугольным камнем этого проекта. Объединение крестьян и кочевников в колхозы и совхозы должно было увеличить сельскохозяйственное производство и поддержать индустриализацию, а также усилить административный контроль, осуществляемый советской властью в сельских районах, которые до сих пор избегали государственного охвата[921]. Кроме того, коллективизация, изменив экономическую базу и уничтожив традиционные формы социальной организации, должна была ускорить этноисторическое развитие населения. Это было особенно важно в тех регионах, где много людей жило родо-племенным строем. Действительно, из официальных отчетов можно извлечь по крупицам свидетельства того, что национальные (организованные по национальному принципу) колхозы должны были функционировать как маленькие национально-территориальные единицы – как инкубаторы для взращивания советских наций, механизмы двойной ассимиляции. Посредством национальных колхозов роды, племена и народности должны были прикрепиться к конкретным национальным территориям и языкам, вовлечься в коллективный труд и выработать у себя «советское» мировосприятие[922].

На практике первая волна коллективизации столкнулась с непомерными трудностями. В 1930 году чиновники Колхозцентра Наркомата земледелия сообщили, что крестьяне и кочевники во всех сельских местностях Советского Союза забивают свой скот, сражаются с коллективизаторами и массово бегут из своих деревень[923]. Согласно отчету Колхозцентра, одной из самых серьезных проблем в нерусских регионах было взаимное незнакомство: коллективизаторы зачастую не знали «местных языков и национально-бытовых и хозяйственных особенностей национальных районов», а большинство крестьян и кочевников не понимали своей роли в революции[924]. Еще хуже, с точки зрения чиновников Колхозцентра, было то, что кулаки, родовая знать и другие «классовые враги» пользовались в своих интересах невежеством коллективизаторов и страхами местных жителей. Например, в первую волну кампании коллективизаторы (иногда из невежества, иногда из желания потрафить местным жителям) позволяли организовывать колхозы в Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке «по родовому признаку». Это привело к широкому распространению «родовых колхозов», что, по мнению Колхозцентра, играло на руку главам родов, на новых должностях продолжавшим эксплуатировать свою родню и манипулировать ею[925].

Летом 1930 года Колхозцентр и его Национальное бюро (которое содействовало колхозному строительству в нерусских регионах) инициировали программу политического просвещения и наблюдения[926]. Для коллективизаторов и работников политпросвета Колхозцентр организовал специальные курсы по местным культурам, структурам родства и в некоторых случаях по языкам коллективизируемых регионов, а для колхозников – программы политического просвещения[927]. С целью продвижения своей политики Колхозцентр разослал по своим региональным отделениям анкету с подробными вопросами об этнических, экономических и социальных характеристиках местных колхозов, о «колхозном быте» и об отношении колхозников к революции[928]. Также Колхозцентр привлекал экспертов, включая этнографов, к работе в качестве инструкторов и запрашивал у них этнографические данные о нерусских регионах, где уже проходила или планировалась коллективизация[929].