Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Советские лидеры остро ощущали связь между политической властью и научным знанием. После 1917 года альянс между либеральными экспертами и большевиками основывался на общем уважении к научному государственному управлению, но не на общей идеологии и не на общих долгосрочных целях. Теперь, когда концептуальное завоевание было в основном завершено, партия решила приструнить учреждения и людей, занимавшихся производством знания. Партия намеревалась продемонстрировать, что не бывшие имперские эксперты, а она сама курирует процесс социалистического строительства и что дорогу в будущее прокладывает научный социализм, а не «либерально-буржуазные» общественные науки. Начав большую кампанию по перестройке научных и культурных учреждений, в которых доминировали бывшие имперские эксперты, партия сосредоточила внимание на Академии наук, которую объявила цитаделью контрреволюционной работы против советской власти[519].

Партийная кампания против Академии наук началась весной 1928 года, когда Политбюро вмешалось в выборы, проводимые Общим собранием Академии[520], и ужесточилась летом 1929-го, когда по прямому приказу Политбюро Ленинградский областной комитет партии создал для проверки Академии и чистки ее от так называемых контрреволюционеров специальную государственную комиссию во главе с Юрием Фигатнером, высокопоставленным деятелем Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции[521]. Ученые, критически относившиеся к советской политике, в рядах Академии имелись, но она ни в коей мере не была центром антисоветской деятельности. В 1920‐х годах ученые помогли большевикам сформировать секулярное государство, основанное на научном знании. Однако в 1929 году режим расширил свою дефиницию антисоветского образа мыслей, размыв «прежнюю границу между политической лояльностью и идеологической солидарностью»[522]. Он стал утверждать, что все научное знание должно соответствовать (или хотя бы не противоречить) постулатам «научной социалистической мысли»[523].

Партия назначила в комиссию Фигатнера несколько видных академиков, чтобы облегчить проверку Академии и ее кадров. Одним из этих академиков был Ольденбург, непременный секретарь Академии наук и глава КИПС. В 1917 году Ольденбург и Владимир Ленин сформировали альянс между учеными и большевиками: Академия обеспечивала режим экспертным знанием, а за это пользовалась финансированием, защитой и немалой степенью научной свободы. Этот альянс никогда не был особенно прочным. Теперь, когда партия завершила фактическое и концептуальное завоевание своей территории, она резко поменяла условия сделки, потребовав, чтобы Академия стала «марксистско-ленинским учреждением». Ольденбург вначале сотрудничал с комиссией Фигатнера, помогая проверять академиков. Он защищал перед коллегами новую партийную линию и пытался убедить их, что компромисс с партией необходим[524]. Но вскоре партия обратилась против самого Ольденбурга: в октябре 1929 года его обвинили в создании «препятствий реконструкции Академии наук». Ольденбург был смещен с должности непременного секретаря и освобожден от административных обязанностей. Тем не менее, в отличие от своих коллег, он сохранил звание академика и не был арестован[525].

В ходе проверки комиссия Фигатнера учредила также ряд меньших комиссий для проверки и перестройки учреждений внутри Академии наук. Осенью 1929 года она создала Комиссию по реорганизации КИПС и Музея антропологии и этнографии (МАЭ), в которую вошли местные партийные и государственные представители, а также московские и ленинградские этнографы, в том числе Владимир Богораз. Комиссия подвергла КИПС и МАЭ «социалистической критике»[526]. Некоторым этнографам она поставила в упрек проявления «великодержавного [русского] шовинизма», а другим – взращивание «местного национализма»[527]. Руденко получил выговор и за то, и за другое. Комиссия также раскритиковала организационную структуру КИПС, утверждая, что «каждый отдел объявил себя самостоятельной республикой со своим президентом» и «стал работать так, как ему нравилось, никакого общего плана, никакого стержня, никакой увязки с работой всей Комиссии в целом не было»[528]. (Здесь «ошибки КИПС» прочитывались как метафора ошибок Советского многонационального государства. Первый пятилетний план должен был, по замыслу, покончить с децентрализацией Союза, но критики указывали, что этого не происходит.) Московские газеты освещали и углубляли атаку на КИПС, публикуя статьи, где комиссия описывалась как «замкнутый круг» старорежимных экспертов – врагов прогресса[529]. В то же время представители молодого поколения экспертов (этнографы и другие специалисты) из Ленинграда и Москвы – каждый из которых хотя бы немного изучил марксистско-ленинскую теорию – организовывали конференции и выпускали статьи, где ставили под вопрос будущее этнографии с более общей точки зрения. Они спрашивали: следует ли объявить этнографию вне закона как «буржуазную науку» или можно создать марксистскую этнографию?[530]