Империя наций. Этнографическое знание и формирование Советского Союза

Пока границы не были зафиксированы, «узбеки» и «таджики» могли объединяться ради общих целей. Но национальное размежевание 1924 года создало новую связь между национальностью, доступом к ресурсам и политической властью. Как утверждал Мухамедов, после размежевания узбекские руководители начали настаивать, «что в Узбекистане место только узбекам, а кто будет считать себя таджиком, будет отправлен в Таджикистан». Про Таджикскую АССР, где басмачи все еще сражались против советской власти, рассказывали такие ужасы, что «создавалось… впечатление», будто «Таджикистан являлся синонимом дореволюционной Сибири». В то же время администраторов, учителей, врачей и других специалистов, которые не хотели «принять в качестве государственного языка узбекский», увольняли и переводили на физическую работу[692]. По словам Мухамедова, «таджикская интеллигенция в лице советских и партийных работников и учительства» стала «называть себя узбеками», чтобы сохранить работу в Узбекистане и не быть высланной в Таджикскую АССР. Таджикские массы, видя такое поведение, «стали скрывать свою национальность». Мухамедов утверждал, что итоги переписи 1926 года отражают эту кампанию «узбекизации», проводившейся «под влиянием агитации узбекских шовинистов», не желавших предоставлять национально-территориальные единицы, школы и учреждения тем, кто идентифицировал себя как таджика или носителя таджикского языка[693].

Выслушав аргументы таджиков и узбеков, комиссия ЦИК по пограничным спорам обсудила вопрос, не отправить ли в спорные регионы специальную подкомиссию для опроса местных жителей об их национальной идентичности[694]. Петерс, со своей стороны, заявил, что эти полевые исследования бесполезны: в политическом контексте данного момента они не помогут решить вопрос. Он отметил, что и в Белоруссии досоветская статистика существенно расходится с советской. Но когда представители ЦИК прибыли в Гомельскую губернию и другие спорные регионы, оказалось «трудно разобраться, что это – белорусское селение или русское»: «в разговоре употребляют некоторые русские слова, другие – белорусские». Петерс рассказал, что, когда спрашивал тамошних жителей, хотят ли они объединиться с Белоруссией, те отвечали решительным отказом. «Зачем я буду изучать белорусский язык? – спрашивали они. – С русским языком я могу пройти и одну шестую часть земного шара». По словам Петерса, эти люди отвечали «исходя из материальных интересов», скрывая свое «белорусское» происхождение[695]. Отметив, что ЦИК и Политбюро при решении объединить бóльшую часть этих регионов с Белоруссией основывались на этнографических данных, а не на национальном самосознании, Петерс порекомендовал применить аналогичный подход и к Таджикистану[696].

Переписные данные и принцип самоидентификации вызывали сомнения, поэтому комиссия Петерса обратилась к другим источникам сведений о населении. Когда в середине декабря начались прения о таджикских границах, комиссия Петерса запросила у экспертов информацию о национальном составе спорных районов. Пока шли прения, комиссия направила в КИПС несколько срочных запросов, требуя, чтобы этнографы прислали свое заключение как можно скорее. В этих документах объяснялось, что для «уточнения границ между Узбекской и Таджикской союзными республиками» комиссия должна «выяснить вопрос о том, каково было соотношение основных национальностей, узбеков и таджиков, в Сурхандарьинском, Самаркандском и Бухарском округах не только к моменту последней переписи, но и в историческом разрезе». ЦИК запрашивал этнографов о том, какой из двух народов является в этих округах «коренным», и требовал общей исторической информации «о прошедших изменениях в расселении таджиков и узбеков»[697].

Итак, в декабре 1929 года – когда партия уже вовсю расследовала деятельность Академии наук, а пресса критиковала КИПС как замкнутый коррумпированный кружок – комиссия Петерса обратилась в КИПС за срочной помощью. Михаил Худяков (новый ученый секретарь КИПС, только что сменивший Сергея Руденко) заверил Петерса в том, что КИПС будет сотрудничать. Затем он направил в комиссию ЦИК этнографические отчеты и карты Сурхандарьинского, Самаркандского и Бухарского округов, составленные на основе досоветских и советских этнографических полевых исследований и переписей. Помимо других материалов, Худяков послал статью Зарубина с этнографическим анализом Туркестана, написанную до Всесоюзной переписи 1924 года, отчет Комиссии по районированию Средней Азии от 1924 года и исторический очерк узбекско-таджикских отношений, подготовленный Бартольдом в ответ на запрос ЦИК[698].