Империя пера Екатерины II: литература как политика

Здесь, на публичной сцене, под аплодисменты зрительного зала, заключался новый пакт о мирном разрешении того, что Екатерина называла «новым расколом». Чуждые российскому дворянскому миру герои изгонялись, а сами дворяне объявлялись жертвами, «обольщенными» и в духе мягкого и гуманного правления оставлялись без наказания.

На сцене и в жизни

Как раз в те же месяцы (конец 1785-го – начало 1786), когда первые две пьесы императрицы готовились к постановке и печати, а затем успешно исполнялись на сцене, Екатерина вела вполне реальное наступление на московских мартинистов во главе со старым ее знакомцем Николаем Новиковым. В конце декабря 1785 года одновременно были отправлены указы генерал-губернатору обеих столиц Я. А. Брюсу и московскому архиепископу Платону (Левшину), некогда духовному наставнику юного Павла Петровича.

В указе Брюсу были названы тревожащие императрицу факты: в типографии Новикова печатаются «странные книги», где «колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются»: «В рассуждении, что из типографии Новикова выходят многие странные книги, прикажите губернскому прокурору, сочиня роспись оным, отослать оную с книгами вместе к преосвященному архиепископу московскому, а его преосвященство имеет особое от нас повеление как самого Новикова приказать испытать в законе нашем, так и книги его типографии освидетельствовать, и что окажется, нам донести и синод наш уведомить. Сверх того нужно есть, чтобы вы согласились с преосвященным архиепископом об определении одного или двух из духовных особ вместе с светскими для освидетельствования книг из новиковской и других вольных типографий, где что-либо касается до веры или дел духовных, и для наблюдения, чтобы таковые печатаны не были, в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются»[242].

В указе архиепископу Платону от того же дня Екатерина приказывает: «Призовите к себе помянутого Новикова и прикажите испытать его в законе нашем, равно и книги его типографии освидетельствовать: не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности»[243].

Императрица использует весьма серьезную терминологию – в официальном указе появляются слова, означающие чуть ли не религиозный и политический заговор. Она просит Платона просмотреть книги и освидетельствовать Новикова, чтобы, по ее выражению, предотвратить «расколы, колобродства и всякие нелепые толкования, о коих нет сомнения, что они не новые, но старые, от праздности и невежества возобновленные»[244]. Дальнейшие события начинают развиваться – в реальной жизни – не так, как в комедиях против масонов.

В ответ на указ императрицы уже в январе 1786 года Платон шлет уклончивое и даже дерзкое донесение о Новикове, где, во-первых, советует всем (читай: самой Екатерине!) быть такими христианами, как Новиков, а во-вторых, находит угрозу не в мистических книгах типографии Новикова, а в той вольтерьянской литературе, поклонницей которой являлась сама императрица: «Вследствие высочайшего вашего императорского величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.

Как пред престолом божьим, так и пред престолом твоим, всемилостивейшая государыня императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого бога, чтобы не только в словесной пастве, богом и тобою, всемилостивейшая государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков.

Что же касается до книг, напечатанных в типографии его, Новикова, и мною рассмотренных, я разделяю их на три разряда. В первом находятся книги собственно литературные, и как литература наша доселе крайне еще скудна в произведениях, то весьма желательно, чтобы книги в этом роде были более и более распространяемы и содействовали бы к образованию. Во втором я полагаю книги мистические, которых не понимаю, а потому не могу судить оных. Наконец, в третьем разряде суть книги самые зловредные, развращающие добрые нравы и ухищряющие подкапывать твердыни святой нашей веры. Сии-то гнусные и юродивые порождения так называемых энциклопедистов следует исторгать, как пагубные плевела, возрастающие между добрыми семенами»[245].