Империя пера Екатерины II: литература как политика

Дидро в приведенном пассаже несколько утрировал теорию Бёме. Екатерина довела ее в сентенциях и опытах шамана до буффонады и карикатуры. Шаман такой же врач, как и теософ. Он прославился, по словам Бобина, тем, что якобы исцелил его жену целебной водой (служанка, однако, признается, что разбила склянку и заменила «травную воду» чистой водой; I, 358). Шаман «по лицу узнает умоначертание всякого человека» (I, 352), то есть вовлечен в опыты по физиогномике, практикующиеся со времен Парацельса вплоть до популярного современника императрицы – знаменитого И. К. Лафатера. Он же занимается чем-то вроде опытов с электричеством или с животным магнетизмом. Героиня комедии Флена Дробина пересказывает слухи об Амбан-Лае: «Правда ли, матушка, что про него разсказывают, будто он, потаенно запершись в погребу, солнечные лучи в котле распускает и из них какую-то мазь варит?» (I, 372).

Здесь отразились, разумеется, в окарикатуренном виде, рассказы о знаменитой «бочке» Франца Месмера (1734–1815), в которой тот устанавливал железные трубки, по которым должны были проходить магнитные волны, а магнетизированная вода усиливала воздействие на пациента, прикасавшегося к трубкам. Париж 1783–1784 годов был захвачен сеансами Месмера – мода на магический эксперимент вытесняла моду на литературу и собственно философию. Мистика, магия, паранаука – все это сплелось воедино. Не случайно Сен-Мартен воспринимал Месмера как своего единомышленника, вступив в организованное для поддержки Месмера «Общество Гармонии»[256].

Масонское влияние в месмеризме было весьма значительно, хотя целительство не затронуло русских масонов, да и неудачные опыты с отдельными магнетизерами были быстро прекращены Екатериной[257]. Однако Екатерина в своем «Шамане Сибирском» предприняла попытку дать «философский» отпор деконструкции веры в разум и рационализм, которую совершали «теософы», или «шаманы» мистицизма. Она пишет Циммерману 22 апреля 1787 года: «Я очень рада, что вы хвалите «Сибирскаго шамана», так как я очень люблю эту пьесу, но опасаюсь, что она никого не исправит; нелепости держатся вообще упорно, а подобныя этим вошли в моду; большинство немецких принцев полагают особенную доблесть в том, чтобы поддаваться этому шарлатанству без всякаго разсуждения; им надоела здравая философия; я помню, что в 1740 году люди, наименее посвященные в философию, старались прослыть философами и при этом не теряли, по крайней мере, разума и здраваго смысла. Эти же новыя заблуждения свели у нас с ума несколько человек, бывших до тех пор в здравом разсудке»[258].

Комедия шла под знаком борьбы за «здравую философию», разум и здравый смысл, – все ключевые категории просветительского дискурса упомянуты в письме именно в связи с этой комедией. Месмеризм, магнетизерство, целительство, как и масонство, приравненное к шаманизму, рассматривались императрицей как часть атаки на Просвещение, и в этом плане Екатерина чувствовала себя в середине 1780-х годов одиноким бойцом из стана поборников уходящего века рационализма.

«Помутнение» разума в современном мистицизме, опора на иррациональное, культ этого иррационализма создавали новые очаги авторитетного учительства, и они лежали за пределами дворцовых стен. Еще в конце 1760-х Екатерина испробовала на себе и сделала популярными в России новейшие медицинские практики – прививание оспы. Теперь шаманы-целители грозили перехватить эту лечебную функцию власти. Не двор и не императрица оказывались идеологическим и политическим центром, а приемная новомодных «собратий Парацельса». Повальное увлечение Месмером в Европе грозило стать симптомом разрушения порядка, авторитета, а следовательно, и власти. Не случайно, говоря о европейском увлечении «шаманами» всех видов, императрица сомневалась в успехе своих комедий в нынешней Европе. По ее мнению, эти комедии являются «контрабандой», не вписывающейся в современный идеолого-политический контекст. Так, 1 июля 1787 года, обсуждая публикацию своих антимасонских комедий в Германии издателем и писателем Ф. К. Николаи, императрица писала Циммерману: «Не знаю, хватило ли бы у Николаи смелости перепечатать в самом Берлине „Шамана“, „Обманутаго и обманщика“; мне кажется, что эти пьесы, по духу времени, составляют контрабанду. Я видела в гамбургских газетах изобличение, написанное вами против страсбургских магнетизеров, и прочла в нем то место, где вы упоминаете о сибирских шаманах. Я думаю, что в непродолжительном времени их вызовут из этой страны в те земли, где люди питают такое сочувствие к этого рода шарлатанам; могу сказать заранее, что они обойдутся дешевле и что с ними легче будет справиться, нежели с людьми, подобными Калиостро и его сообщникам»[259].