Империя пера Екатерины II: литература как политика

Эта Греция в русском сарафане надолго запомнилась иностранцам, присутствовавшим на представлении «Олега» в 1790–1795 годах. Триумф был особенно разителен на фоне падения французской монархии. Граф Валентин Эстергази, приехавший в сентябре 1791 года в Петербург, также оставил подробное воспоминание об опере. Его прибытие к русскому двору из охваченной революцией Франции было весьма примечательно. Эстергази приехал с поручением от графа д’Артуа, брата Людовика XVI: от Екатерины ждали и денежной помощи королевской семье и ее сторонникам, и военной поддержки. Предполагалось уговорить императрицу, в союзе с Австрией и Пруссией, ввести войска во Францию и восстановить там порядок. Екатерина незамедлительно оказала финансовую помощь, но переговоры о военной поддержке не вызвали у нее энтузиазма. Эстергази был ласково принят при русском дворе, вскоре получил поместья на Волыни, где и умер в 1805 году.

Тщеславная Екатерина не могла отказать себе в удовольствии продемонстрировать французам все достижения своего правления. Опера «Начальное управление Олега», после премьерного успеха на придворной сцене Эрмитажа, игралась и на открытой для публики сцене Каменного театра. Только с сентября по декабрь 1790 года состоялось девять представлений этого дорогостоящего зрелища. Представление, описанное графом Эстергази, прошло на придворной сцене 10 октября 1791 года. В письме к жене, после подробного рассказа о каждом действии, граф заключал: «Трудно представить себе что-либо прекраснее этого зрелища, особливо относительно одежд. Декорации, хотя и хороши, но в Париже могли бы найтись несравненно лучше. Говорят, они чрезвычайно верны тому времени, но тут я не судья; что до одежд то оне превосходят всякое вероятие: это золото в серебро, и верность времени соблюдена в них со всею точностью. Уверяют, что постановка стоила страшных денег, хотя большая часть одежд запасная, а не новая. Я не в состоянии судить о подробностях представления, но уверяют, что в этой пиесе много замысловатого. Олег преподает своему молодому питомцу много великих наставлений, как нужно править. Поэтому я постигаю восторг зрителей, знающих, кто сочинял пиесу. Ея императорское величество позвала меня к себе в ложу и по-видимому желала видеть, какое впечатление произведет на меня пиеса. Она действительно поразила меня, особливо зрелище гипподрома, о котором иначе трудно составить себе понятие»[346].

Желание триумфа над представителем некогда враждебного королевского дома, поддерживавшего Оттоманскую Порту против России, совмещалось с демонстрацией «геркулесовой» мощи русской империи. Прибивая щит к столбу константинопольского ипподрома (императрица здесь отступила от исторической точности ради зрелищности), князь Олег произносил свою заключительную сентенцию, которая будет повторена на картинке А. Оленина – Н. Львова в издании пьесы 1791 года: «Пусть позднейшие потомки узрят его (щит. – В. П.) тут» (II, 304). Во время подготовки оперы, 9 октября 1789 года, Екатерина уверенно говорила: «О Греках: их можно оживить. Константин мальчик хорош; он через 30 лет из Севастополя проедет в Царьград. Мы теперь рога ломаем, а тогда уже будут сломлены, и для него легче»[347]. Императрица давала понять, что «греческий проект» не закончен, что потомки Олега еще окажутся победителями в Константинополе.

Глава шестая Взгляд на империю снизу: политика и карнавал

В те дни, как Мудрость среди тронов

Одна не месит макаронов…

Г. Р. Державин. На Счастие

В начале 1789 года главной театральной сенсацией сезона стала комическая опера Екатерины II «Горебогатырь Косометович», музыку для которой сочинил придворный композитор императрицы Висенте Мартин-и-Солер. Статс-секретарь Екатерины А. В. Храповицкий редактировал прозаический текст сказки императрицы, по мотивам которой ею было написано либретто. Он же вставил стихотворные куплеты, следуя, однако, весьма строгим указаниям по поводу их содержания, подробно прописанным самой государыней.

Опера, подготовленная в сентябре – декабре 1788 года, впервые была поставлена в январе 1789 года в Эрмитажном театре. Пьеса также игралась и в Москве, но путь ее на публичную сцену столицы оказался по каким-то причинам закрыт. Ходили слухи, что приехавший из южной армии Потемкин не рекомендовал Екатерине ставить оперу на публичной сцене. Державин передавал слова, якобы произнесенные Потемкиным: «Я не могу сочинения сего судить критически, но не одобряю намерения в сочинении сей пьесы»[348]. О каком «намерении», то есть внутреннем смысле, скрытой аллюзии идет речь? Державин объяснял это «намерение» содержащейся в опере насмешкой над шведским королем Густавом III – именно он был выведен в комической фигуре Горебогатыря Косометовича. Начавшаяся летом 1788 года война со Швецией еще продолжалась, и публичная насмешка над соседом могла вызвать дипломатический скандал.