Империя пера Екатерины II: литература как политика

Текст оды, вроде бы подробно «объясненный» самим автором, а впоследствии детально прокомментированный Я. К. Гротом, тем не менее остается во многом загадочным. «На Счастие» было написано в 1789 году, однако Державин по каким-то причинам относил его к 1790-му, хотя не мог не помнить вынужденного шестимесячного пребывания в 1789 году в Москве, во время Сенатского следствия по обвинениям в злоупотреблениях и превышению власти во время губернаторства в Тамбове. Дело, инициированное тамбовским генерал-губернатором И. В. Гудовичем, вынудило Державина приехать в январе 1789 года в Москву, где и было написано это стихотворение на фоне тревожного ожидания решения суда.

Текст не публиковался при жизни Екатерины и не был ей поднесен, хотя следовал поэтике шутливых од к Фелице, при этом императрица как раз настойчиво требовала от Державина новых стихов в подобном духе. Сочинение циркулировало в рукописном виде, или, как выражался А. Т. Болотов, ода «носилась в народе морганически», то есть тайно[364]. Державину даже приходилось оправдываться за не совсем пристойный тон своей оды, указывать, что стихотворение «писано на масленицу», когда сам автор был «под хмельком». В рукописи 1790-х годов, как и в первом издании оды в «Сочинениях Державина» 1798 года, название оды содержало уже отмеченное нами дополнительное пояснение: «На счастие. Писано на маслянице, 1790»[365]. Грот находил объяснение этих отсылок к масленице в желании Державина скрыть сатирические выпады по адресу враждебных ему вельмож: «Сказано на маслянице, потому что, описывая разные проказы того времени, автор хотел скрыть прямое свое намерение, ибо он, по притеснению некоторых вельмож находясь тогда отлученным от губернаторства тамбовского, был под ответом в московском сенате, то в свое утешение и забаву хотел посмеяться ироническим слогом над всем тем, что делается в сем развратном и непостоянном мире»[366]. Однако ни отсылки к масленице, ни «хмельной» элемент не только не снимали и не смягчали имевшихся сатирических намеков, но делали их даже более колкими. Современникам не стоило никакого труда расшифровать адресатов подобных выпадов: они легко узнавали в скрипучем «гудке» Гудовича, во «вьющемся локоном хохле» А. А. Безбородко, а в восклицающем «Беатус, брат мой» – П. В. Завадовского (I, 255–256). «Хмельной» и «масленичный» элементы служили не маскировкой или смягчением этих намеков, а указанием на ироничный, карнавальный модус восприятия событий – личных и политических (ода писалась во время ведения Россией двух войн, с Оттоманской Портой и Швецией, осложненных серьезным кризисом в политико-дипломатической сфере).

В 1780-е годы Г. Р. Державин пишет цикл од, связанных с Екатериной II и объединенных общим так называемым «забавным слогом»: «Фелица» (1782), «Благодарность Фелице» (1783), «Решемыслу» (1783), «Видение Мурзы» (1784, 1791), «На Счастие» (1789), «Изображение Фелицы» (1789). Размывая жанровые и стилевые перегородки, Державин, по справедливому суждению М. Г. Альтшуллера, в 1780-е годы называет чуть ли не все свои стихи «одами»[367].

Первая ода, «Фелица», сочинялась в период празднования двадцатилетия царствования Екатерины и устанавливала парадигмы второго периода правления, ее наивысшего триумфа и расцвета[368]. Перед читателем разворачивался поэтический, воображаемый сюжет – история взаимоотношений «Киргиз-Кайсацкой Царевны» Фелицы и «татарского мурзы». Позаимствовав имя царевны из сочинения самой императрицы, ее «Сказки о царевиче Хлоре» (1781), Державин первым открыл этот поэтический диалог, вовлекая венценосную собеседницу в им творимый миф.

Однако с самого начала, как и позднее, в своих «Объяснениях» поэт указывал, что вкусовым и стилистическим ориентиром создания шутливой оды в так называемом «забавном слоге» была сама Екатерина: «Оде сей… поводом была сочиненная Императрицею сказка Хлора, и как сия Государыня любила забавныя шутки, то во вкусе ея и писана на счет ея ближних, хотя без всякаго злоречия, но с довольною издевкою и с шалостью»[369].

«Благодаря» или «изображая» Фелицу, проясняя характер их взаимоотношений в «Видении Мурзы», воспевая Решемысла-Потемкина (ода «Решемыслу», как подчеркивал сам автор, является «подражанием оде к Фелице»[370]), Державин связывал оды в единый текст, наполненный как автоцитатами, так и постоянными отсылками к сочинениям Екатерины, ее высказываниям и bon mots. В этих одах поэт умело разрушал эпический монументальный образ владычицы «полсвета», воссоздавая интимный, внутренний облик Фелицы – пишущей, думающей и даже смеющейся. Екатерина с удовольствием приняла этот образ, «узнавая» себя в нем.