Империя пера Екатерины II: литература как политика

Действительно, кажется, именно Потемкин приостановил постановку оперы на публике. В записках Храповицкого зафиксировано: 4 февраля 1789 вечером приехал в столицу Потемкин; 5 февраля: «В вечеру играли с успехом Горебогатыря при Князе Г. А. Потемкине-Таврическом»[349]; 6 февраля: «Горебогатыря не дадут ныне на публичном Театре»[350]. Сама последовательность этих лаконичных сообщений свидетельствует в пользу этой версии, тем более что в записи от 25 апреля 1789 года Храповицкий передает слова императрицы: «Сказано, что можно Горебогатыря играть в Москве, а здесь для Министров Иностранных не ловко»[351].

Фигура хвастливого, но неумелого воина Горебогатыря Косометовича, безусловно, по замыслу императрицы, должна была соотноситься со шведским королем Густавом III, причем самым карикатурным, памфлетным образом. Пристрастие шведского короля к рыцарским атрибутам, его громкие заявления о грядущих победах по всем направлениям отчетливо звучали в первом же куплете оперы:

Геройством надуваясь,
И славою прельщаясь,
Лоб спрячу под шишак,
Надену рыцарски доспехи,
И сильной мой кулак,
В бою доставит мне успехи. ‹…›
Пойду я бодр теперь и горд
На вест, на зюйд, на ост и норд (II, 486).

Еще в начале июля 1788 года Екатерина писала Гримму о непомерных военных и политических амбициях Густава, который воспользовался возобновлением русско-турецкой войны и заявил о своих намерениях отвоевать все, полученное Россией в прежних войнах со Швецией, а также потребовал возвратить Крым Турции. Как сообщала императрица Гримму, Густав «обещал превзойти и затмить славу» Карла XII. Склонность Густава III к театральности и рыцарским жестам также занимала внимание русской императрицы: «Он (Густав III. – В. П.) велел приготовить себе полное вооружение, в которое намерен облекаться для сражений, – латы, набедренники, наручники и шлем с великим множеством перьев. Прощаясь с Стокгольмскими дамами, он приглашал завтракать с ним в Петергофе»[352].

Екатерина не раз скептически отзывалась о шведском короле и о его пристрастии к рыцарским одеяниям. В письме к Потемкину от 3 июля 1788 года она сообщала: «Король Шведский себе сковал латы, кирасу, брассары и квиссары и шишак с преужасными перьями. Выехавши из Стокгольма, говорил дамам, что он надеется им дать завтрак в Петергофе. ‹…› Своим войскам в Финляндии и шведам велел сказать, что он намерен превосходить делами и помрачать Густава Адольфа и окончать предприятия Карла XII. ‹…› Также уверял он шведов, что он меня принудит сложить корону. Сего вероломного государя поступки похожи на сумасшествие»[353].

В начале июля 1788 года комическую поэму о походе шведского короля на Россию написал В. П. Петров. В его «Приключении Густава III, короля шведскаго» есть те же мотивы любви к рыцарским доспехам и намерение отвоевать утраченное Карлом XII:

Одевшись в латы, –
Густав ему в ответ,
Я тщуся возвратить утраты,
Что мой наделал дед[354]

.

В начале работы над оперой – в ноябре 1788 года – Храповицкий придумывает название для оперы: «По вчерашним словам для имени герою, подал несколько анаграм из Густава»[355]. А еще ранее, в сентябре, императрица сообщает о структуре оперы – к сказочно-богатырскому сюжету будет примешана «l’ histoire du temps»[356]. Под этой «историей времени», скорее всего, имелась в виду тогдашняя война со Швецией. Императрица соединила в своем сочинении сказку с «ключом», то есть с аллюзионным подтекстом, и комически представленную «историю времени» – бурлескное описание военного конфликта со Швецией.

Однако было очевидно и то, что в тексте оперы, помимо «шведских» аллюзий, имелись не менее ясные намеки на внутреннюю и сугубо русскую реальность, отсылающую к отношениям императрицы и наследника Павла. В опере рассказывалось, как неудачливый вояка отправлялся в армию вопреки пожеланиям матери – Локтметы. Хор барынь, обращаясь к государыне Локтмете, поет:

Горебогатырь вас молит,
Просит, хочет погулять;
Сына мать почто неволит,
Не пускает воевать? (II, 487)