Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Валуев надеялся на то, что пятнадцать лет, прошедшие между освобождением крестьян и принятием лесного закона, приглушат неприятное сходство между ними. Он ошибался: дискуссии вокруг лесных законов во многих отношениях отражали дебаты, предшествовавшие крестьянской реформе. Различные губернии присылали делегатов от помещиков для обсуждения законопроекта в Лесной комиссии, и эти дискуссии следовали знакомым шаблонам. Хотя владельцы мелких и средних имений поддерживали намерение правительства ограничить права землевладельцев в интересах общества[228], представители знати – в эпоху освобождения крестьян обучившиеся искусству политических дискуссий и считавшие себя обязанными выступить против новых ограничений на частную собственность – заняли противоположную позицию. Члены так называемой аристократической оппозиции Великим реформам[229], включая графа С. Д. Шереметева, графа П. А. Шувалова, князя Н. А. Лобанова-Ростовского, графа И. И. Воронцова-Дашкова и графа А. А. Бобринского, решительно воспротивились этим попыткам возложить бремя охраны лесов на плечи землевладельцев; все они единодушно заявляли, что ответственность за это должно взять на себя государство. «Если же сохранение лесов требуется для пользы государства, то государство должно и покупать их. Это некоторого рода экспроприация для общей пользы, при которой убытки должны вознаграждаться государством, в противном случае нарушается одна из главных основ государства – право собственности», – указывал Лобанов-Ростовский[230]. Воронцов-Дашков обвинил правительство в изобретении какой-то новой ограниченной собственности, не соответствующей ни одному из определений собственности из Свода законов[231]. Граф Бобринский, предводитель Московского губернского дворянского собрания, заявил, что «всякое принудительное лесоохранение будет конфискацией части имуществ лесовладельцев», и сослался на опыт освобождения крестьян, когда государство в итоге нашло способ «вознаградить пострадавших помещиков»[232]. Ссылка на освобождение крестьян как на пример справедливой экспроприации стала общим местом в риторике дворян, выступавших против ограничений права собственности. Стоит ли говорить, что логика крестьянской реформы при этом оказывалась извращена, поскольку бремя компенсации за отчужденные земли, выплачиваемой дворянам, несли сами крестьяне, а не государство; вместе с тем эта компенсация не была ни немедленной, ни, как считали многие, справедливой (дворянам выдавались выкупные свидетельства, которые быстро утратили свою рыночную стоимость; тем не менее крестьяне продолжали выплачивать фиксированные выкупные платежи, причитавшиеся непосредственно государству, и в итоге последнее оказалось единственным участником реформы, не проигравшим в долгосрочном плане). Перед лицом новой реформы прав собственности миф об освобождении крестьян получил хождение в качестве приукрашенной истории «великой» реформы.

Справедливости ради нужно сказать, что за лесными владениями тех аристократов, которые выступали против государственного контроля над частными лесами, как правило, осуществлялся надлежащий уход: специалисты по научному лесоводству в числе примеров рационального (и дорогостоящего) лесного хозяйства упоминали имения Шереметевых и Воронцовых-Дашковых[233]. Тем не менее, выступая от имени своего сословия, они указывали, что установление обязательных правил лесоводства является несправедливым ограничением их прав собственности; справедливой и законной представлялась лишь экспроприация. Третий съезд лесохозяев, прошедший в Риге в августе 1876 года, единодушно признал экспроприацию «наиболее рациональным способом сбережения лесов» и подверг критике идею государственного надзора[234]. Шестой съезд в 1886 году повторил эти аргументы, указывая, что «экспроприация не есть нарушение прав собственности» и что государству, использовавшему свою власть и ресурсы для выкупа крестьянских наделов и земель для строительства железных дорог, следует снова прибегнуть к этому подходу ради общего блага и принципов частной собственности[235]. Как саркастически отмечал наблюдатель из противоположного лагеря, губернские дворянские собрания и владельцы лесов «в порыве юридического экстаза кричат об уважении к праву собственности, которое так сильно развито в России, что малейшая попытка ограничить это право, при каких бы то ни было условиях будет находиться в решительном противоречии с духом и воззрением нашего народа»[236].