Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Мы уже видели, что невозможность оценить стоимость судоходных рек стала препятствием к тому, чтобы объявить их национальной собственностью. Ссылкой на аналогичную причину основывался и отказ от принятия закона об орошении и осушении в европейских губерниях империи. В 1878 году Министерство государственных имуществ подготовило законопроект, который разрешал владельцам земель, расположенных на удалении от берегов рек и озер, рыть оросительные или осушительные каналы по землям владельцев берегов водоемов[428]. Законопроект не был одобрен, так как его сочли посягательством на право частной собственности: хотя в нем и предусматривалась выплата компенсации за землю, занятую каналами, и за другие убытки, он не предполагал компенсации за воду, забранную из рек и озер. Начальник Департамента законов Государственного совета, барон А. П. Николаи, указывал, что вода, используемая для орошения, не может быть res communes, потому что она приносит прибыль (в виде добавочного урожая) и, следовательно, обладает «меновой стоимостью», которая может иметь денежное выражение. «„Вода есть имущество“, такое же, как прочие виды недвижимости, – утверждал Николаи, – и никто не вправе распоряжаться ею без согласия со стороны владельца»[429]. В 1887 году Государственный совет отклонил законопроект об ирригации, предполагавший объявление воды общественной собственностью – как и законопроект о судоходных реках[430]. Таким образом, решение вопроса о собственности на воду задерживалось из‐за своеобразного статуса воды – товара, стоимость которого невозможно оценить.

Эта дискуссия о статусе рек раскрывает интересный момент, который приобрел важное значение при осмыслении вопроса о праве собственности на ресурсы: а именно роль механизмов измерения и оценки. По закону Екатерины II о собственности реки получили статус придатка земель; соответственно, единственным фактором, учитываемым при измерении величины рек, оставалась только площадь их поверхности, которая измерялась, как и земельные наделы, в десятинах. Такой подход к измерению, возможно, объясняется тем, что во времена Екатерины реки использовались достаточно ограниченно – как пути сообщения и как источник рыбы, песка, льда и т. п. Соответствующим образом делили свою собственность и владельцы противоположных берегов реки: граница между их владениями проходила по воображаемой линии, разделявшей речную воду надвое. В России такая демаркация имела смысл: например, лед, который добывался зимой на реках, использовался в целях охлаждения и, следовательно, имел рыночную стоимость. В 1906 году в Сенате разбиралась тяжба между Санкт-Петербургом и князем Белосельским-Белозерским, которому принадлежал Крестовский остров на Неве. Городские власти хотели, чтобы Белосельский-Белозерский платил за лед, который его работники добывали на Неве: город считал себя единоличным собственником реки. Однако Сенат признал Белосельского-Белозерского законным владельцем половины реки вдоль берега острова и, соответственно, владельцем всего льда вплоть до воображаемой границы его владений[431].

Развитие сельскохозяйственных приемов и ирригации требовало разработки новых механизмов регулирования доступа к воде и, соответственно, новых методов ее измерения и оценки ее стоимости. Старые законы, согласно которым реки считались придатком к земле, вызывали много конфликтов в районах, где воды было мало и она использовалась главным образом для орошения. Было относительно несложно измерить величину замерзших рек; также можно было подсчитать стоимость добытого льда, но не существовало никаких правил, определяющих, каким образом делить текущую воду и вычислять ее цену (при том что в засушливых Закавказье и Туркестане соответствующие обычаи существовали столетиями). Например, было невозможно контролировать использование воды землевладельцами, чьи земли пересекались каким-либо водоемом. Собственники земли, особенно крестьянские общества, нередко прибегали к таким трактовкам расплывчатых формулировок из Свода законов, которые позволяли им объявлять воды «своими», и заявляли права на всю воду в реках и ручьях. Так, в 1875 году крестьяне из сел Ельшанки и Зарыклей в Саратовской губернии запрудили реку Терешку и направили ее воду в новый оросительный канал. Сенат, рассмотрев это дело, на которое нередко ссылались при истолковании путаных законов, объявил, что «река должна рассматриваться в ее естественном состоянии движения и обмена водяных частиц», в силу чего «право владения рекой нельзя превращать в право на саму массу воды» в реке[432]. Может показаться странным, что принцип, согласно которому один из собственников реки не вправе претендовать на единоличное пользование ею, потребовал столь сложного объяснения. Однако это было следствием отношения к рекам как к «двумерным» объектам, являющимся придатками к земле того или иного владельца.