Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Почему же государство было не в состоянии осуществить реформу водного права? Почему оно оставалось глухим к призывам «национализировать» воду, хотя такой шаг, на первый взгляд, находился в полном соответствии с политической логикой всевластного самодержавного государства? Во-первых, как уже говорилось, правительство настолько опасалось социальных неурядиц, что было буквально одержимо идеей неприкосновенности частной собственности: оно считало крестьянство и дворян социальной опорой самодержавного режима и не желало лишаться их лояльности, покушаясь на их права собственности. Этим объясняется, почему оно оказалось не в состоянии отобрать у неуступчивых владельцев земель по берегам Днепра их собственность ради нужд общества. Более того, эта одержимость нарастала по мере того, как политические основы монархии становились все более шаткими.

В глазах современников эта зацикленность на неприкосновенности частной собственности представлялась «вполне последовательной и справедливой с точки зрения охраны частноимущественных гражданских прав», но при этом «слишком прямолинейной» и устаревшей и в конечном счете препятствовавшей развитию промышленности[512]

. И эксперты, и промышленники воспринимали неспособность правительства договориться с частными собственниками как признак слабости и негибкости государства. В то же время можно задаться вопросом, почему промышленники предпочитали обращаться за помощью к государству вместо того, чтобы работать в существующих юридических рамках (как в конечном счете некоторые из них и делали), то есть покупать частные реки и права на эксплуатацию гидроресурсов. Судя по всему, такая позиция была отголоском представлений о собственности, издавна насаждавшихся государством (собственность считалась даром, полученным свыше) и неявно подтвержденных в ходе освобождения крестьян. Ожидания промышленников и экспертов, желавших, чтобы государство вмешалось и разрубило узел противоречий, окружавших вопрос об использовании рек, парадоксальным образом совпадали с их желанием видеть в государстве только управляющего, но не собственника богатств.

Почему же государство оставалось неотзывчивым к этим идеям? Проекты учреждения «общественной собственности» в России, выдвигавшиеся юристами, экспертами и промышленниками, ничего не обещали самому правительству, в глазах которого выгоды, связанные с сохранением политической лояльности землевладельцев, перевешивали потенциальные плоды индустриального развития. Наилучшим подтверждением этого подхода может служить сравнение политики государства в сфере прав на воду в России и в ее южных владениях – Закавказье и Туркестане. Контроль над использованием воды являлся здесь ключевым фактором политической власти, и потому правительство, взяв курс на политическую, экономическую и социальную ассимиляцию этих регионов, первым делом приступило к реформе водного права. В 1890–1900‐х годах Россия начала выполнение программы по переселению крестьян, надеясь с ее помощью русифицировать неспокойное приграничье и в то же время ослабить земельный голод в центральных российских губерниях. Для осуществления этого проекта государству требовалось взять в свои руки контроль над источниками воды, для чего оно объявило все реки и ручьи не подлежащими нахождению в частной собственности. Здесь, на окраинах, государство считало себя свободным от обязанности охранять собственность русских дворян и соблюдать законы их предков, и потому приверженность принципу частной собственности не связывала ему руки.

Тема водного права в Закавказье и Туркестане возвращает нас к вопросу о государстве и природе его имущественных прав. Мы уже видели, что правительство не решалось обращаться с собственностью своих подданных из европейских губерний в духе патримониальных представлений о власти. С другой стороны, в колониях наследие «азиатских» государств позволяло российскому правительству более широко трактовать свои полномочия[513]

. В истолковании колониальных администраторов исламский закон наделял правителя верховной властью над землей и ресурсами и не признавал никаких прав частной собственности. Русские администраторы в колониях пытались использовать такую теорию, чтобы обосновать собственность государства на воду в Закавказье, но в итоге они предпочли полагаться на европейский юридический лексикон и концепцию общественной собственности, хотя и в извращенной интерпретации. Водный закон для колониального Туркестана стал первым законом о воде, наделявшим ее статусом общественного блага. Потребности колониальной политики оказались более серьезным фактором, чем нужды русской промышленности, которой требовались новые источники энергии.

ВОДА И ВЛАСТЬ В ЗАКАВКАЗЬЕ