Империя вампиров

– У нас его нет, – ответила Астрид.

– Бомон, дорогая моя. Припрятано в кладовой.

Астрид немного побледнела и, бросив на меня отчаянный взгляд, скользнула в кухню. Восс же глянул на меня и заговорщицки улыбнулся бескровными губами.

– Она готовила сюрприз на твой юбилей. Трогательно, правда?

Тут я понял, что он порылся у нее в голове. Я и у себя в уме его чувствовал. Он, точно вор, копался в наших тайнах, мыслях: ничего святого, ничего сокрытого не оставалось. Он все выведал: мысли о том, как я вонзаю меч ему в горло, как кидаюсь к очагу за головней, как отчаянно просчитываю пути спасения моей дочери, моей любимой. Пейшенс посмотрела на меня, снова шепнула: «Папа?» И у нее по щеке скатилась слезинка. Восс взглянул на нее и голосом, подобным черному шелку, произнес:

– О, нет-нет, тише, цветочек. Дядюшке Фабьену больно видеть, как ты плачешь. Скажи, моя милая, сладкая моя, ангел мой небесный, сколько тебе годиков?

Она снова посмотрела на меня, и я кивнул, а в груди огнем горела боль.

– Одиннадцать, – прошептала Пейшенс.

– О, золотце. Что за возраст! Щечки все еще алеют детским румянцем, но женственность уже так и наливается, проглядывает из-за горизонта. Тебя ведь зовут Пейшенс, так?

– Oui…

Он с грустью убрал ей за ухо черные волосы.

– Когда-то и у меня была дочь. О, да-да, была у меня доченька, столь же прекрасная. Я любил ее, Пейшенс. Любил столь же горячо, как любит тебя твой отважный и благородный отец.

Астрид поставила на стол бокал вина, насыщенного и красного, как кровь, и Восс перевел пристальный взгляд на мою любимую.

– О, это не мне, дорогая госпожа. – Благодарная улыбка вампира померкла, и на мгновение его лицо превратилось в маску чистого коварства – когда он опустил взгляд на горло Астрид. – Это для вас.

– Восс…

– Она прекрасна, Габриэль. – Он снова улыбнулся, поцеловав Пейшенс в щеку губами столь холодными, что у нее в том месте побледнела кожа. – Они обе яркие, как солнце. Гордишься ими? И этим логовом, и жизнью, что ты построил?

– Горжусь.

– Любишь их, да? Как любит Своих ангелов Господь?

– Люблю.

– Что же ты отдашь, лишь бы они, твои ангелы, твои любимые, были в безопасности?

– Что угодно.

– Жизнь? Свободу?

– Что угодно! Все! Прошу тебя! – Я бросил Пьющую Пепел на стол. – ПРОШУ!

– Четыре. Века.

Я моргнул, а внутри у меня все онемело.

– Что?

– Именно столько я знал свою Лауру. Моего ангела, мою любимицу, моего Призрака в Красном. Четыре. Сотни. Лет, – мягко шептал он, поглаживая щеку Пейшенс. – Ты выхаживаешь сей цветочек всего-то одиннадцать лет, а уже готов отдать за нее душу. Ни от чего не станешь увиливать ты, отец, лишь бы спасти драгоценную доченьку. Ну и чего же, по-твоему, я не сделаю, желая отмстить за жизнь своей?

Он так и не убрал когтя с ее горла, а мои отчаянные замыслы, суровые фантазии, до каких я только додумался, – все оканчивались плачевно. Я знал: он ждет, что я стану просить его, и я просил. В надежде на отсрочку, молясь – о Боже, мать твою! – всей своей жалкой душонкой, до последнего ее клочка избавить от этого моих любимых.

За это я бы отдал все.

– Восс прошу тебя… У тебя счеты со мной.

– Счеты? – моргнул вампир. – Как у торгаша за услуги? Нет же. Нет у меня к тебе столь мелочных дел, как сведение счетов. Называй все своими именами, Угодник. Это месть.

Он обратил взгляд своих черных глаз на бокал вина, затем на Астрид.

– Вы не пьете, госпожа.

Потом взглянул на ее дрожащую руку, которую она держала за спиной.

– На что вам сей нож?

– Для тебя, – пообещала Астрид. – Для тебя.

– Восс, – прошептал я – Послушай. Дьявол побери, СМОТРИ НА МЕНЯ…

– Ведомо ли тебе имя греху твоему, Габриэль? Душа твоя несет печать их всех, но какой из них сильнейший? Ну же, давай, назови его. Коли уж ты желаешь отдать свою жизнь за них, то сперва я тебя исповедую. Побуду для тебя святым отцом, а ты для меня – сыном. Габриэль де Леон. Черный Лев. Спаситель Нордлунда. Освободитель Трюрбале. Избавитель Тууве. Меч державы. Угодник-среброносец. Каков твой грех, мой дорогой?

Я стиснул растущие зубы. Прокрутил в голове всю свою жизнь, ища ответ, который купил бы мне отсрочку, признание, которого он ждал от меня, и шепнул: «Гордыня».

– Когда-то – может быть, но не сейчас. Говори же, только правду.

Задыхаясь, я посмотрел на Астрид. Мы нарушили свои обеты. Нашу любовь я никогда грехом не считал, но все же в отчаянии произнес: «Прелюбодеяние…»

– Твой грех, и очень даже, но он не самый худший. Твой Бог внимает, Габриэль. Твои трубы поют. Умрешь ли ты без покаяния?

Я крепче сжал рукоять меча и зашипел, а в голове у меня полыхали мысли, как разделаться с этим подонком и всем его гнилым племенем.

– Гнев.

Восс разочарованно покачал головой.