Империя вампиров

– Это уныние, Габриэль. Вот какому греху ты предался в конце, и он из всех у тебя самый худший. Не гордыня, не прелюбодеяние, не гнев, а просто уныние. – Он повел рукой вокруг, презрительно кривя губы. – Сбежать сюда, в эту лачугу на краю мира, точно дворняга – на кишащий блохами коврик? Нарушить мой замысел, встать у меня на пути – да что там, отнять жизнь моей дочери, – все эти проступки я мог бы простить тебе, останься ты на стезе. Долгие века искал я соперника, достойного моего гнева, и вот на жуткий и благословенный миг, когда я услыхал вопли дочери, принявшей смерть от твоей руки, мое пустое сердце запело, как не пело уже многие столетия, ведь… возможно, я нашел его. Человека, который мог дать мне хотя бы на секунду вновь ощутить вкус жизни через страх. Я надеялся. Да что там, я молился.

Он покачал головой.

– И вот как низко ты пал? До этой жалкой обычной жизни? Нет же. Нет, такого простить я не могу, дружище. Уйти, не закончив дела? Покинуть сцену, не допев песни? Ты был великолепен, Габриэль, а сейчас? Ты лев, что заигрался в агнца. Вот почему оставлен ты Богом и почему натравил Он меня на тебя.

– Восс, прошу…

– Пожалуйста, – прошептала Астрид. – Не надо.

– Как прекрасно, – прошептал он, ведя когтем по шее Пейшенс. – Однако ты увядаешь уже, Пейшенс. Плод твой сладок, но то – начало разложения. Ты умирала все это время, с тех самых пор, как только родилась.

– Мать твою Богу душу, Восс, ты же сказал, что отпустишь ее!

Вампир посмотрел на меня глазами, подобными черному стеклу, зеркалам, в которых я увидел себя: никчемного, молящего, – и тут он сказал то, от чего мой мир рухнул.

– Я, в отличие от тебя, слово держу.

Он шевельнул рукой, легко-легко, и…

Габриэль не смог договорить. На языке он ощущал вкус пепла. Договорит – и признает это. Договорит – и переживет опять.

– Он…

Жан-Франсуа сидел, прижав бледную руку к груди, а в его бездушных глазах проглядывал намек на жалость. В камере было холодно, как в могиле, над горизонтом вот-вот должен был забрезжить бледный рассвет, однако темнота в этой каменной комнате казалась глубокой, словно всякая тьма, которую познал вампир, долга, пуста и жестока, подобно жизни без любви. Жан-Франсуа взирал на этого человека, сломленного и никчемного, сидящего, подавшись вперед и спрятав лицо в ладони. Плечи Габриэля содрогались от всхлипов. Уронив одинокую кровавую слезинку, вампир прошептал:

– Господи Всемогущий…

Последний Угодник сделал неровный вдох и уставился в небо.

– Где?

XIX. Уничтоженный

– Бывает ненависть настолько чистая, что ослепляет. Бывает гнев настолько полный, что поглощает целиком. Он охватывает тебя, ломает, навсегда уничтожая то, кем ты был. Ты сгораешь дотла и возрождаешься. Кроме этого, я больше ничего не ведал – вскакивая из-за стола и вынимая Пьющую Пепел из ножен. Меч был продолжением моей руки, рука – продолжением воли, а воля – суммой всего гнева и ненависти, желания уничтожить. Не убить, не разрушать – уничтожить. Пьющая Пепел закричала вместе со мной, взрезая воздух, а я почти ослеп от ярости. Тем ударом я мог бы расколоть землю надвое. Он был так совершенен, что я и небо развалил бы.

Клинок ударил Вечного Короля по горлу. Эта звездная сталь, упавшая на землю с небес, которая врезалась в бессмертную плоть, – она стала древней, еще когда империя была мечтой безумца.

Раздался звон, с каким металл бьется о камень.

Это был звук, с которым рушатся мечты.

Габриэль взглянул себе руки.

– Пьющая Пепел сломалась.

Астрид ударила сама, с криком, занеся сверкающий серебряный нож. В ее глазах горело пламя ада. Если бы она могла пролить хоть каплю крови Восса, пусть даже ценой собственной жизни, то умерла бы и десять тысяч раз. Но сколь бы ни был силен гнев моей возлюбленной, это было все равно что младенцу лупить кулачком по горному склону. Пальцы Восса ледяными клещами сомкнулись у меня на горле, а я взревел, когда другой рукой он схватил Астрид. Глядя мне в глаза, он привлек мою жену к себе и улыбнулся, как сам мертводень.

– А вот и он, – прошептал вампир. – Лев пробужденный.

Я зарычал от слепой ярости, от задавленного гнева. Восс со всей мощью своей древней крови поднял меня и швырнул о пол, да с такой силой, что я проломил доски и полетел в погреб. Треснулся головой о камень, почувствовал, как хрустят кости, как ломается тело и вместе с ним разбивается сердце. Я лежал там, в пыли и крови, в сгущающейся тьме, и до меня донесся его шепот, который слышали только мы двое.

– Жду тебя на востоке, Лев.

Я готов был бороться с наступающей тьмой до последней капли крови, но все же ее страшные руки дотянулись до меня из раскрошенного камня и утащили в нежеланный сон. А напоследок я услышал даже не собственное сбивчивое дыхание, не как зовет меня моя любовь, и не звук, с которым все, что мы построили, что сделали и чего желали, рушится.

Я услышал смех.

Смех Восса.

Следом наступила тьма.

XX. Обещание в темноте