Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Все мы и прежде, до введения нового правосудия, в известной степени были знакомы с преступлением и наказанием, мы читали о производстве дел <…> слыхали, что такого-то осуждали на каторгу — и больше ничего. <…> Наше знакомство с преступлением было крайне поверхностно, чему и удивляться нельзя, потому что все подробности уголовных дел остались для нас совершенно неизвестными. Мы даже ничего не слыхали о виновности или невиновности обвиненных и, может быть, и не рассуждали вовсе об этом; его осудили — стало быть он виновен. <…> В первый раз в своей жизни мы были поставлены в самое близкое, непосредственное отношение к преступлению. Мы не только присутствовали при судебном следствии, но и принимали участие в нем. <…> Мы сами, наконец, произносили окончательный приговор, вынося роковое «да, виновен» или «нет, невиновен». Я думаю, другое дело — слышать или читать о том, что такого-то сослали на каторгу, и другое дело сослать его самому, ибо как ни точны указания председателя суда, как ни внушителен его совет, руководствоваться лишь только одним голосом совести, тем не менее, нельзя забыть, что существенный смысл нашего приговора, в конце концов, приводил к тому: заслуживает ли обвиненный наказание или нет? По крайней мере, я лично не понимаю совершенно отвлеченного, как бы бессодержательного вердикта об одной только виновности или невиновности… Поставленные в такое непосредственное отношение к преступлению, мы не можем не заметить, что большинство обвиняемых принадлежат к среде необразованной, грубой, невежественной, и невольно возникает вопрос: нельзя ли чем-нибудь помочь? Под влиянием этого впечатления я предлагаю ознаменовать нашу сессию добрым делом643.

Эта речь примечательна по нескольким причинам. Во-первых, она показывает, что новые суды действительно воспринимались как новая форма знакомства населения с законом и правонарушениями. Во-вторых, она подтверждает аргумент, приведенный в предыдущей главе, что образованные присяжные часто обращали внимание на социальное происхождение обвиняемых и выносили вердикты, которые считали морально верными, что могло привести и к оправданию сознавшихся преступников. Другие судебные отчеты из Казани показывают, что адвокаты чрезмерно акцентировали внимание на социальных обстоятельствах жизни своих подзащитных — бедности, невежестве, злоупотреблении алкоголем, — чтобы доказать присяжным, что те «не виновны»644. На этом фоне высокий процент оправдательных приговоров в Казани, по крайней мере частично, отражал стремление элиты делать «добрые дела». Наконец, в речи подчеркивается, что новые суды имели воспитательное значение даже для образованных присяжных: представители всех сословий узнали, что ни осужденные преступники, ни сознавшиеся убийцы не обязательно «виновны». Только учет всех личных и социальных обстоятельств позволял присяжным определить степень вины человека.

Общественность должна была стать активным участником новых судов. Идея реформаторов заключалась в том, чтобы люди занимались юридическими вопросами, а не были лишь декоративным элементом зала суда. Как отмечал один из казанских обозревателей: