Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Суд, конечно, не есть изолированное от общества учреждение, но <…> тем нормальнее [он] действует и развивается, чем живее нравственная связь его с обществом. <…> [публика] допускается туда [на заседание суда] не для того, конечно, чтобы играть роль живой декорации. Поэтому мнения и суждения о нем публики, наконец, критический разбор его действий ею, составляющие звенья этой [нравственной] связи, далеко для него не безразличны645.

От присутствующих в зале суда ожидалось, что их опыт будет использован в общественно важных дискуссиях, что они будут способствовать их развитию, публикуя в газетах свое мнение или, по крайней мере, рассказывая своим родным и друзьям о своих переживаниях и впечатлениях. В то время как суд должен был опираться на общественную мораль, общество должно было учиться на опыте суда.

Предполагаемое и наблюдаемое педагогическое влияние судов продолжало быть предметом беспокойства в Поволжье. Когда в 1883 году Дьяченко был назначен помощником председателя Казанского окружного суда, его бывший наставник сенатор Ильяшенко затронул этот вопрос в своем поздравительном письме:

На новом вашем служебном поприще вы сумеете доказать, что новый суд в руках способного председательствующего есть лучшая школа для народа, научающая преданности престолу, уважению к религии, закону и правде646.

В своем письме сенатор указывает на один аспект, важный для понимания задач новой судебной системы. Окружные суды были предназначены не только для внедрения принципов судебной реформы, но и для воспитания уважения к имперскому государству. Вместо того чтобы подрывать монархию, они должны были ее укреплять. Большинство юристов и ученых-правоведов были умеренными реформаторами, которые призывали не только к большему равенству и юридической независимости, но и к уважению и преданности по отношению к самодержавию. Как же новые суды отражали эти призывы?

ОБРАЗЫ МОНАРХИИ И ДЕМОНСТРАЦИЯ ИМПЕРСКОЙ ВЛАСТИ

Праздничное открытие Казанской временной палаты в мае 1869 года, сопровождавшееся инаугурацией новых мировых судей, следовало обычному церемониалу, сочетавшему религиозные и светские элементы:

Присяге судей предшествовало благодарственное молебствие с провозглашением многолетия Его Императорскому Величеству и всему Царствующему Дому647.

Преданность и послушание государю были определяющими характеристиками русской «нации» задолго до того, как в конце XVIII века на первый план вышли споры о культурной сущности «русскости». Даже после Великих реформ единство народа России продолжило объясняться коллективным подчинением императору. По мнению либеральных юристов, образы Александра II в особенности «объединили весь русский народ, все русское общество, без различия звания и состояния, происхождения и веры…»648. Они видели власть императора уже не в якобы божественной миссии, а в его способности модернизировать Россию. Новая правовая система считалась доказательством этого, достижением, вокруг которого могли сплотиться и объединиться все подданные империи:

В тесной связи с крестьянской реформой стоит новый суд — правый, милостивый, равный для всех <…> В завете «правды и милости», начертанном для нового суда, отражается кроткий и благодушный образ Монарха, царствование которого было не только ознаменовано великими реформами, но каждая реформа ознаменована <…> творческой печатью самого Свершителя великих преобразований649.

В этих строках, опубликованных на первой странице юридической газеты, новые суды представлены как личная заслуга императора. От чьего имени он действовал, проводя свои реформы? Статья не дает однозначного ответа на этот вопрос. Подчеркнув объединяющую роль императора, далее автор изображает его крестоносцем русского православия: